Журнал День и ночь

Автор неизвестен

— Вот, привязался чего-то ко мне, а с чего, не могу понять.

Я, в общем-то, понимал, почему. Мы простились, и я его больше не видел.

Он умер в августе 1997-го года, я уже не помню, почему, кажется, от разрыва сердца, так же, как мой отец, которого я видел два или четыре раза в жизни. Я не видел его в гробу, и поэтому я знаю, что он где-то есть. Просто есть.

Как писатель, он мне не сильно нравился. Такие романтические стихи про Север, про настоящих мужчин, романтика возвращения домой. Все это было так себе, типичное советское стихотворчество. Но в жизни он был настоящий мужчина — уверенный в себе, очень спокойный, от него веяло силой покорителя земли, воды и прочих оставшихся стихий.

Когда приходит время умирать, говорят, в несколько секунд перед тобой проходит вся твоя жизни — детство, юность, институты, первый поцелуй, первая затяжка сигареты, первая рюмка водки, первая женщина, первая книга, что-то ещё, и может быть тогда, перед тем, как твою жизнь разорвут на мелкие фразы — он был такой, он был такой и сякой, может быть, тогда ты поймёшь, зачем ты жил.

6 августа 99 года

Прошло много лет, и вот в Переделкино, в библиотеке дома отдыха писателей, мне попалась книга его стихов, изданная после смерти. Оказалось, что он писал очень хорошие стихи. Стихи трагические, и вместе с тем — героические. И я теперь лучше понимаю его — он не был создан для счастья, удачи, творчества, карьеры, семейной жизни,

и чем ещё мы тешим своё воображение? Он создан был как знак, как символ, краеугольный камень, если хотите. С ним было надёжно, спокойно и уверенно, если вы понимаете, о чём это я.

г. Уфа

Михаил Тарковский

Перед охотой

Я снова в этой старой мастерской, Где помнит твои длинные ресницы Гладь зеркала. Где светятся страницы, К которым прикасалась ты рукой. Здесь холодно. Меня уже давно Не греют по ночам ни эти стены, Ни времени пустые перемены Ни древности священное вино. Открою дверь и выйду налегке. Мелькает каменистая дорога И посох трётся в жилистой руке. Я нищий, и моё последнее добро — Шершавый камень твоего порога, Я об него точу своё перо. Весна — недомогание погоды, Сырое перемигиванье звёзд, Дороги, повернувшие в объезд И непривычно ранние восходы. Весна — каприз беременной природы, Озноб земли, бессмысленный протест Морозов и тяжёлые, как крест, Но неизменно радостные роды. А человек вне времени и места Стоит, чужой природе и себе, Кусая лихорадку на губе, И вдруг бежит сквозь сумерки туда, Где в полутьме лилового разъезда Трубят о невозможном поезда. На светлом небе ни полоски, В морозной дымке поворот. Здесь новый день, и ложе «тозки», И скалы серые Ворот. Бахта! Когда он станет давним, И этот снег, и этот кров, Я буду бредить каждым камнем Твоих далёких берегов. Где, приглушённая снегами, Велась война без баловства С моими вечными врагами, Где были в ярости добиты Неотомщенные обиды И плоти жалкие права. Я всё отдам за это вдовье Лицо земли, где дождь, как штрих, Где жизнь — сплошное предисловье, А смерть загадка для живых. Где всё, что есть, — и грех, и слава — Лишь голос предков в нас самих, Где мы не заслужили права И в мыслях быть счастливей их. Я не уйду из камеры сонета, Из плена неподатливой строки, Пока его холодного скелета Не переплавлю в золото реки Далёкого приснившегося лета, Доспехов не разрушу в черепки Прикосновеньем ласкового света И бабушкиной сдержанной руки, Не изотру в мельчайшие пылинки О дядин уходящий силуэт И слюдяные окна керосинки. О пеночку, в струящейся берёзе Поющую устало… Как поэт, Уже давно тоскующий по прозе.

Из Горация

Милая моя, чьей мы ждём помощи? За моим окном застывшая вишня И в погожий день так и не решится Шевельнуть веткой. Много ли, скажи, радости в гордыне? Я ли не смогу быть тебе опорой? Сколько не молчи, врозь не пережить нам Долгую зиму. Только прикажи — на полу у двери Лягу, покорный. Для себя возьму лишь Мелочей пустяк и стихов любимых Ветхую книгу. Мне и одному в заброшенном доме Знать, что ты живёшь, было бы радостью, Если бы я мог на твои морщины Смотреть без боли.

Туман

1. Хотя бы раз уехать вдаль, где нету Не знаю кем придуманных забот И где тебя никто не узнает По кашлю, пиджаку и силуэту. Мне снится ночь, готовая к рассвету, Чужого неба странный разворот, Неяркий свет, оконный переплёт И тишина, похожая на эту. Мне снится лист бумаги на столе, Набоковская бабочка в стекле, Альпийское спокойствие отеля. О, Господи… И как бы я берег Бессмысленную песню коростеля И тучи золотистый козырёк. 2. Не мучь меня своею красотой, Не

простирай доверчивого крова — Я слишком много принесу чужого В твой дом, ещё никем не обжитой. И говорить о будущем постой: Я осень понимаю с полуслова. Пора, мой друг… Холодный и густой, Плывёт туман вдоль берега седого. Чем я украшу молодость твою? Поверь, я сам себя не узнаю, С тех пор, как лишь в тумане оживаю Среди родных и милых мне теней, И вместе с ними молча допиваю Тоску и славу их далёких дней. 3. Который день сосульки на весле Поднятой шлюпки. Океан без края. Каюта. Ночь. Постель, слегка сырая, И «Тёмные аллеи» на столе. Мы рождены в пути на корабле, Идущим в неизвестность, невзирая На слёзы стариков, что умирая, Не прекращали думать о земле. Когда во сне кончаются скитанья, И милые в тумане очертанья Я узнаю, тоскуя и любя, Я просыпаюсь. И во тьме беззвёздной Стою, как тень, у поручня над бездной. О, Муза! Что б я делал без тебя?! 4. Я в эти дни волнуюсь неспроста, А ты одна в таинственной печали Стоишь на просыхающем увале И озираешь милые места. Была и мне по силам красота, И в свой меня черёд не миновали Дымы отодвигающейся дали И взора напряжённого тщета. Теперь иные ближе мне картины, Там берег белый, колотые льдины И лодки занесённая корма. И на душе яснейшая погода, И вся её мятежная природа Давно в ладу с заботами ума. 5. Там на заре бубнят тетерева, В тумане сосны высятся, безноги, И тень ветлы маячит у дороги Как чья-то прорастает булава. Там у костра, горящего едва, Три брата спят, не ведая тревоги. Им холодок поеживает ноги, Им пепел осыпает рукава. В то утро не над их ли головами Шептались птицы вещими словами: — Кого зовёт любимая с крыльца, Кого земля сырая, а кого-то Рубаха, пожелтевшая от пота И нищая дорога мудреца. Тревожная и тихая погода, Высокие, как небо, дерева, И штукатуркой сыпется листва С немого протекающего свода. Есть в жизни предков древняя свобода Платить судьбой за лучшие слова. Их Муза в смертный час ещё жива Величьем исчезающего рода. Так жив и я. И Лира не забыла, Как падал снег на чёрные стропила Нагих ветвей. Как осень, сжав уста, Ушла одна с пустынного бульвара, И новый день не поднял с тротуара Перчатку пятипалого листа.

Перед охотой

1. Дай адрес. Уезжай. Мой Енисей В огнях судов и неподвижных створах, С утра туман, шаги по гальке, шорох Заклёпок и пески в следах гусей. Уже без шапки холодно, уже На рыжий лес пикирует кедровка, И бродит вдоль по острову верховка, Как шкипер по оставленной барже. Каюта. Блик воды на потолке. Стук лодки под бортом у теплохода. Рывок шнура и давняя свобода До берега домчаться налегке. 2. Седое утро. Груз на берегу. Отставшая кричит в тумане ржанка И в красной куртке смотрит горожанка С высокой палубы на серую тайгу. На избы серые, на серый берег, где Мотор в следах дождя и холод рукояти, И лодка длинная, как «Песнь и Гайавате», Уже стоит, качаясь на воде. Широкий плёс. Предчувствием шуги Речную сводит кожу. Холодает. И небо осторожно покидает Косое облако с краями из фольги. 3. Дрожат борта. Мотор гудит струной, Настроенной на ровное движенье Без спешки, и деревьев отраженье Коверкается масляной волной. Напарник, запакованный в сукно, Сидит поверх мешков спиной по ходу, Уставившись сквозь выпуклую воду В узорчатое галечное дно. И, отвалсь на рог бензопилы, Болтает спирт в полупустой бутылке, А ветер треплет пену на обмылке Водой и временем изъеденной скалы. За мысом снежный чудится заряд, И с лиственниц дождём слетает хвоя, И ощущенье воли и покоя По телу растекается, как яд.