Журнал «Если», 2000 № 12
Шрифт:
— Зачем? — после паузы спросил Дым.
— А как иначе? Биология, медицина…
— Они здесь были все это время? Когда нечего есть…
— Я потрошил матрасы, — сказал Люк, с трудом выдерживая его взгляд. — Старая солома… И я свое отдавал.
— Им?
Люк помолчал, будто решаясь. Наконец нервно потер руки:
— Это еще не все… Идемте.
Они долго шли узким, скверно пахнущим коридором; поднялись по крутой винтовой лестнице, и Дым увидел обнесенное железной сеткой сооружение.
За сеткой,
Дым на поверил своим глазам.
В станке помещался плотно спеленатый трубками, прикованный к железной стойке плешивый волк.
— Была наука, — сказал Люк, как будто нездоровое животное в станке могло подтвердить или опровергнуть эту истину. — Материала накопили предостаточно. Вот только распорядиться…
Волк открыл желтые глаза. Дым невольно отшатнулся.
— Ей недолго осталось, — тихо сказал Люк. — Волчице… Она умирает.
На площадь они пришли позже всех. Кто-то уже разжег костер вместо Дыма. Лана, увидев Дыма и Люка вместе, удивилась и, кажется, повеселела.
— Может, ты споешь? — попросил ее Дым.
Она покачала головой:
— Нет. Теперь не надо.
Они уселись рядом, и Лана, прежде немногословная в присутствии Дыма, начала вдруг рассказывать, подробно и откровенно, хотя ее никто об этом не просил. Она рассказывала, как на нее внезапно упала слава, как огромные толпы аплодировали и подпевали и как она теряла голову от мгновенной власти над ними. Как значки с ее портретом носил каждый второй, а плакаты пестрели на всех афишных тумбах, и ради того, чтобы только коснуться ее, люди толкались чуть ли не насмерть.
И как потом случилось нашествие, и слава ее растаяла, словно кусочек масла.
И как ей приходилось драться в очереди за пайком.
Как ее перестали узнавать и помнить, все о ней забыли, и как появился Люк.
— Все-таки зря ты перестала петь, — сказал Дым, когда Лана наконец охрипла и замолчала.
— Нет, все правильно, — вмешался молчавший до сих пор старик.
— Разумные существа не должны ходить стадом, в том-то и дело.
И Дым почувствовал, как внутри его закипает непонятное раздражение и протест против этой старой, неоспоримой, банальной истины.
Волки появились на окраинах. Собираться по вечерам на площади стало небезопасно; каждое утро и каждый вечер — в сумерках — Дым зажигал факел и поднимался на крышу.
Сосед справа — их с Дымом разделяли три покинутых двора — подавал своим факелом сигнал «все в порядке». Приняв сигнал, Дым то же самое сообщал соседям слева, а те отвечали, передавая сигнал дальше.
Однажды холодным утром — на белой шерсти Дыма лежал толстый слой инея — соседи слева не ответили.
С рассветом Дым вышел на улицу — и сразу же увидел волчьи следы.
Перед домом уже стояли двое парней из двора напротив. Топтались, втянув
Дым вошел.
— Я ничего не оставил после себя, — сказал старик. — Слышишь, Дымка, я мог бы написать что-то вроде мемуаров. Теперь мне кажется, я много знал, еще больше понимал и мог объяснить бы…
— Да, — сказал Дым.
Старик умирал, в этом не было сомнения. Дыму казалось, что надо помолчать, о чем-то подумать, но старик не замолкал ни на минуту.
— Дымка… Ты предал дело Лидера. И это правильно, ты молодчина. А может быть, никакого Лидера и не было? Теперь никто никогда не узнает…
Он вдруг притих. Глаза его странно изменились.
— Я понимаю тебя, мальчик, — не своим, дребезжащим, а низким и глубоким голосом сказал вдруг старик. — Тебе не хочется быть таким, как все. Но подумай, кроме того, что тебя исключат из школы, изгонят из города… кроме того, кем были бы мы, если бы каждый…
Это были его последние слова.
Притаившись на крыше, Дым смотрел на волков.
Волков было пять, и они давно не ели. Легкая добыча кончилась; волки протоптали круглую тропинку вокруг Дымового дома, но проникнуть внутрь не могли.
Дым смотрел, подавляя дрожь. Ощущение было скверное — в последний раз Дыма знобило накануне стрижки.
Он видел, как на пятки старому, с рваным ухом вожаку наступает молодой самоуверенный самец. Дым видел, что конфликт созрел; так получилось, что именно ему довелось стать свидетелем развязки.
Они сцепились на старой клумбе, там, где давно — тысячу лет назад! — мама Дыма высаживала горькие душистые цветы. На городской улице, в палисаднике, дрались насмерть серые людоеды. Старый вожак знал, что шансов у него немного, а молодой самец был силен, но слишком самонадеян.
Три волчицы сидели на хвостах и смотрели, не подавая признаков волнения.
Молодой самец издох с гримасой удивления на морде — ему, наверное, казалось, что так несправедливо. Что старость должна безропотно уступить место агрессивной молодости. Слюнявые желтые клыки, сомкнувшиеся у молодого на шее, наглядно доказывали превосходство мудрости и опыта.
Вожак отступил на шаг от поверженного противника — и упал на снег, истекая кровью из рваного бока.
Вероятно, они были голодны — сожрали обоих, не делая особых предпочтений ни молодому, ни опытному мясу.
— Дым! Дым!
Он проснулся оттого, что кто-то колотил снаружи в дверь. Глянул в щель — темно. Неужели он проспал утро? Неужели кто-то осмелился пройтись по улицам в темноте?
— Дым! Отворите… Скорее…
Он отодвинул засов. Дверь открылась из темноты в темноту; в застоявшийся воздух комнаты хлынула ледяная и свежая ночь.