Журнал «Если», 2003 № 07
Шрифт:
Рассказать? Все как, на духу? Переступить какой-то мифический порог, принять за аксиому, что Олег — мерзкий убийца, заслуживающий жестокой кары? Так вот взять и выдать человека, не зная, зачем он на это пошел? С детского сада терпеть не могу стукачество. «Добровольное сотрудничество», как возразил бы добрый следователь Гришко.
— Извините, но у меня тоже есть принципы, — тихо сказал я, разглядывая узоры на белом кафеле стен. — Ничего я вам не расскажу. Раз уж проводите «оперативные мероприятия», значит, пишете все, происходящее внутри Игр. Значит, и сами все знаете. А я, простите, не доносчик.
Ни в чем не могу упрекнуть Гришко. Он долго убеждал меня бросить
— Ну ладно, — погрустнев (хотя дальше уже вроде было и некуда), сказал следователь. — Вы сейчас все равно расскажете, но вам же потом будет стыдно.
Он нажал кнопку — и в комнате едва ли не мгновенно возникла медсестра. Не то что Люсенька — пожилая, с лошадиным лицом и старомодной прической.
— Два кубика, — скорбно велел Гришко. И не успел я опомниться, как рукав мне закатали по локоть и игла шприца нежно вошла в вену.
Боли не было — совсем. Даже многострадальные мои почки перестали ныть, и плечом я мог шевелить вполне свободно, не рискуя огрести острую вспышку. Словно и не избивал меня никто две недели назад. Словно в юности, когда я мог пробежать километр и сердце не кусалось. Даже непонятно, зачем меня заботливо перенесли на кушетку? Что? Кружится ли голова? Нисколько не кружится, хотите, станцую?
А я еще подозревал «внуков Касперского» в жестокости! Что за диссидентский бред! Здесь работают гуманные люди, не способные никому причинить боль — ни кошке, ни мышке, ни сценаристу Ерохину. Они испытывают стойкое отвращение к любому насилию. Наоборот, они призваны бороться с жестокостью. А разве это не жестокость, когда Алгоритм мучается, задыхается, лишенный живительного потока эмонии? А те крохи, что проникают в его информационные слои, жгут пострашнее серной кислоты. И умирание длится долго, и собратья-Игры скорбят, но ничего уже нельзя поделать, противоядия не существует. Сколько же надо накопить в себе злобы, цинизма, чтобы такое придумать! Как, наверное, наслаждались эти садисты, смаковали агонию… А к тому же и денег получили немало — ипподром и ставки вполне могли быть правдой. Хорошее прикрытие. Бандиты… Такие же бандиты с пустыми глазами, как избивавший меня Толян. Лишь мозгов побольше, но оттого они и хуже. Кто знает, сколь глубоко этот вирус внедрился в человечество? Как же его вырвать, изгнать? Следователь Гришко знает. Он все знает. Вот он склонился надо мной, и лицо его — точно полная луна, окруженная чернильной тьмой полуночи. Его серые глаза подобны бездонным озерам, и плещется в них жалость и доброта. Он поможет! Он спасет!
Конечно, я рассказал все. Память стала кристально ясной, всплыла в мозгу каждая черточка. Каждый жест и взгляд Олега проступили с необычайной резкостью, как на старинных фотографиях. Я говорил, захлебываясь словами, спешил сообщить любую деталь, всякую мелочь — и когда темная пелена заволокла мир, губы мои еще шевелились.
Нормальный человек на моем месте усиленно вспоминал бы жену и детей, вздыхал бы, прикидывая дальнейшие перспективы, одна другой мрачнее, терзался бы сожалениями — ну зачем, зачем поверил коварному вирусу-Олегу?
То ли я давно уже отклонился от нормы, то ли сказывалось остаточное действие укола, но мне сейчас было все равно. Я сидел на холодном полу, прислушивался к ноющему организму — боль возвращалась осторожными шажками. Словно таракан,
Я даже не сразу понял, что случилось. Кажется, в камере стало светлее? Да, именно так — противоположная стена теперь мягко переливалась розоватым сиянием. Пробегали по ней темные полоски, вспыхивали ослепительно-белые искорки, то и дело появлялись и исчезали короткие черные загогулины. Очень похоже было на древнее, сто-с-чем-то-летней давности кино, когда рвется пленка. Была в сороковые мода на старину. Специально портили современные фильмы, чтобы накинуть полтора века.
Вскоре, однако, стена успокоилась, застыла ровным немигающим светом, и я понял, что никакая это не стена, а экран. Неужели гуманизм «внуков Касперского» простирается на то, чтобы развлекать узников?
Но сейчас же выяснилось, что внуки строгого дедушки тут ни при чем. Розовый туман расступился, и передо мной возникло лицо. Очень знакомое лицо, широкое, с пышными черными усами.
— Ну, здравствуй, Андрей, — улыбнулся он с экрана.
— Здравствуй, Олег, — отозвался я, прислушиваясь к себе. Ни страха, ни злости, ни радости. Долго ли еще будет действовать эта заморозка?
— Значит, так. Слушай внимательно, разговор серьезный, а времени мало. У меня две новости, плохая и хорошая. Начнем, как водится, с плохой. Вот, ознакомься.
Поверх лица возникло окошечко с текстом. Буквы четкие, крупные… увесистые буквы.
Рассмотрев дело 34/2-6, Специальный Совет при Центральном сервере Антивирусного Контроля постановил: вину Ерохина А. М. согласно материалам дела считать доказанной; в силу особой опасности Ерохина Андрея Михайловича, личный номер 770335876419, обвиняющегося в террористической деятельности по отношению к объектам Информационного Разума, в качестве меры социальной защиты осуществить эвтаназию с последующей утилизацией биомассы. Семье осужденного выплатить пособие в размере трех минимальных зарплат. Приговор привести в исполнение в течение суток с момента регистрации в базе данных ЦСАК.
— Вот так, Андрюша, — окошко с текстом схлопнулось, открыв печальные глаза Олега. — Вот тебе их антивирусная гуманность. Господа Алгоритмы не садисты — они всего лишь рациональны. Жалости не ведают. Ты навредил им, значит, доверия тебе больше нет и жить тебе незачем.
Я задохнулся от обиды — вязкой и соленой, как в раннем детстве, когда не покупали обещанное мороженое.
— Я навредил? — слова выходили из моих губ какими-то придушенными. — Может, все иначе было? Может, это кое-кто меня гнусно подставил, обманул, прикрылся мною? А, Олег?
— Заметь, я не извиняюсь, — он слегка прикусил губу. — И думаю, тебе недолго осталось считать меня мерзавцем и подлой тварью. Потому что я перехожу ко второй части нашей программы. И поскольку нас никто сейчас не слышит, можно говорить откровенно. Говорить о том, что большинство предпочло забыть. В упор глядеть — и не замечать. А ведь все просто, Андрюша. Жило-было на планете Земля человечество. И хорошо жило, и плохо. Воевало, писало стихи, пресмыкалось перед подонками и совершало подвиги, крало и пело. А потом допелось — породило чудовище нового типа. Информационный Разум… какие жалкие слова. Это и есть Чужие, которых десятки и сотни лет обещали нам фантасты. Не из глубин космоса, не из параллельного мира, даже не из адских бездн. Из пустоты, из ничего, из сумасбродства нашего коллективного. Вот уже тридцать лет как нас оккупировали, и мы — рабы.