Журнал «Если», 2007 № 04
Шрифт:
Когда спустя пару минут чехарда на моей роговице утихомирилась и боль в висках чуть приутихла, я решился оглядеться. С выцветшей плитки стекала вода. Я сидел в немаленьких размеров луже, цепляясь за край ванны. По полу тянулись грязные следы, пиджак был безнадежно испорчен и напоминал размокшую сигаретную пачку. А у порога стоял мой спаситель и насмешливо улыбался.
— Бени, — выдохнул я, — почему ты не в школе?
— Ты следил за мной?
Боги, у меня никогда не было детей — оно, в общем, к лучшему. Будь
Мальчика не смутил мой вопрос. Он коротко кивнул — так, что темные кудряшки рассыпались по широкому лбу. Вырастет упрямцем, мимолетно подумал я, и тут же одернул себя.
— Зачем? Ты мне не доверяешь? Думаешь, я сделаю что-то плохое?
Я бы не удивился согласию, но парень отрицательно помотал головой.
— Тогда в чем дело?
Бени сел на край ванны и задумчиво стукнул по ней ногой. Чугун отозвался глубоким гулом.
— Вам надо выйти, да?
Я подумал и кивнул.
— Я могу вам помочь.
Будь я здешним, я бы наверняка умилился и потрепал мальчика по головке. Однако здешним я не был, поэтому сразу спросил:
— Что ты за это хочешь?
Парень еще раз пнул ванну и серьезно сказал:
— Я вам помогу, а вы поможете маме.
Мопеда или даже велосипеда у Бени не было. Похоже, здесь все ходили пешком.
— А если далеко? Школа на другом конце города? Или к друзьям заскочить?
— Здесь все близко. Надо только знать, куда хочешь попасть — оп, и ты уже там.
Я позавидовал. У нас все дороги длинны и, как правило, лишены приятности. Зато с гужевым транспортом нет проблем.
— А ничего… хм-м… более подходящего… у тебя не найдется?
Бени помотал головой и дернул мое такси за веревочку. Я с опаской опустился на сиденье большой красной пластиковой машинки. Ноги у меня свешивались по обе стороны, а руль болезненно упирался в живот, однако, как ни странно, игрушка не развалилась.
Очки мальчишка подобрал в саду. Поверх очков я намотал два полотенца и старую простыню, а на все это накрутил одеяло. Со стороны, должно быть, я здорово напоминал пожилую арабку, спешащую к вечернему намазу. Очень крупную арабку. Бени вывел меня на крыльцо. Я с ужасом приготовился к боли, но полотенца и одеяла отсекли большую часть света, оставив слабое красное свечение под веками. Маленькая рука крепко вцепилась в мое запястье. Бени осторожно помог мне усесться. Я поджал ноги как можно выше. Пластиковый корпус подо мной дрогнул, колеса скрежетнули по гравию.
— Поехали!
И мы поехали.
Город был странно тих. Я привык к вечному шуму Нью-Йорка, к визгу Фриско, к вокалу Парижа и крещендо римских улиц. Я привык к неумолчному гулу, протянувшемуся над нашей бездной, к лязгу и скрежету Чистилища. Здесь было тихо. Шарканье ног. Бег, шлепки легких сандалий. Смех, детские голоса, негромкий разговор взрослых. Шорох колес машинки. Ветерок поигрывал моей чадрой… кажется, я задремал.
— Приехали. На табличке написано: «Госпожа Фани
Мать. Отлично.
— Это большой дом?
— Нет, не особенно. Меньше нашего.
— Хорошо. Помоги мне войти.
В комнате у старушки были старая плюшевая мебель и клетка с попугаем. Госпожа Фани любезно задернула шторы, так что я избавился от своего маскарадного костюма и остался только в очках. Мог бы снять и их, но мне не хотелось пугать хозяйку.
— Ах, и у вас больные глаза? Я уже столько лет говорю, что мне должны выписать очки посильнее, но мой окулист уперся и ни в какую — говорит, носите старые. А у них дужка поломалась, видите. Попрошу Грашека купить мне новые, эти ведь он мне привез еще пять лет назад, я сказала — куда мне черепаховую оправу, а он — нет, мама, возьми.
Старушка спохватилась и кинулась отодвигать кресла от стола.
— Садитесь. Хотите чаю? Я недавно испекла ореховый пирог, и у меня остались вчерашние штрукли…
— Нет, спасибо.
Я прокашлялся. Госпожа Фани мелко закивала. Бени застыл перед буфетом, заворожено разглядывая кувшинчики из богемского стекла.
— Как хотите, но я все же приготовлю чай для мальчика, чтобы он не скучал.
Попугайчик в клетке подпрыгнул и отчетливо сказал: «Бражка».
Пока Бени был надежно занят штруклями, оказавшимися чем-то вроде рулета, я уселся в плетеное кресло напротив старушки и развернул записную книжку. Копыта я на всякий случай спрятал под низкий кофейный столик.
— Грашек? Хороший мальчик. Вы, наверное, из газеты? Ко мне часто приходили из газеты, еще когда я жила в старом доме.
Похоже, госпожа Фани была малость не в себе и слабо представляла, какие бездны и выси отделяют ее от «старого дома».
— В детстве он был шалун. Соседи даже жаловались иногда, особенно пани Гражина, эта важная полька. Дети прозвали ее пани Вражиной, и, прости Господи, я всегда смеялась — до того это было похоже. Она терпеть Грашека не могла. Говорила, что он повесил ее кошку — подумайте только, наплести такое. Все потому, что Грашек не здоровался с ней на лестнице. Ну, так он не знал польского. Нельзя же требовать от мальчика, чтобы он выучил чужой язык только затем, чтобы здороваться со сварливой старухой.
Да, он родился в шестьдесят третьем. Помню, он был таким маленьким, врачи в больнице сказали — не выживет. А мой муж Ладош был еще жив тогда, сдвинул брови вот так и говорит: как не выживет? Мой сын будет богатырем! И он был прав, бедный, бедный, он так и не увидел, каким красивым мальчиком вырос наш Грашек.
В девяносто шестом? Нет, не скажу, что он особенно изменился. Он всегда был славным, а что иногда дрался с соседскими мальчишками — ну, так все дети дерутся. Хотя постойте… Да, вспомнила. Пани Гражина перестала жаловаться. Да-да, она пришла ко мне и так и сказала: «Ах, ваш Грашек такой вежливый мальчик. Встретил меня на лестнице и поздоровался, так и сказал: «Дзень добжи, пани Гражина!» А я ей: «Видите, я вам говорила!»