Журнал "проза сибири" №0 1994 г.
Шрифт:
Первая попытка покинуть Город Чудаков успехом не увенчалась. Зато теперь Дима знал: других вариантов у него нет.
Мне тоже никак не удавалось разглядеть в окружающем приметы Бога.
Помню крошечную гнилую заставу.
Кажется, Медвежка, Итуруп.
Пятилетний пацан на скалистом берегу. У пацана одинокое взрослое лицо. Он кутается в старую телогрейку. Из бухты несет туманом — мерзким, промозглым.
„И раз! И два! Начали!..“
Сейчас, задним числом, я думаю: многие, очень многие, и вполне сознательно, строили в те
Спасительные спасательные ковчеги.
У некоторых они отличались большим тоннажем, на другие можно было загрузить пару-другую тварей. Чистых или нечистых, не мне судить. Братья Ш., например, не очень мне симпатичные, отплыли на своем ковчеге, разумеется, нелегально, в Швецию. Рябой Шурка С., я всегда радовался возможности пофилософствовать с ним на берегу Шикотана, сбежал в Японию.
Но, конечно, не обязательно связывать понятие ковчег с плавсредствами.
Одни строили ковчег, срочно вступая в партию, другие торопились жениться на еврейке, третьи защищали диссертации на вечные темы марксистских взглядов на то, на другое, наконец, на третье.
И чем активнее власти препятствовали постройке ковчегов, тем активнее шла работа.
Я сам строил ковчег — возлагал надежды на книжку.
„Иногда я думаю, что уехали все. Осталась только шайка геронтов за кирпичными стенами да пустая, дохлыми танками заставленная страна.. .“
К счастью, Дима ошибся.
Он не мог не ошибиться — отчаяние плохо влияет на зрение.
Горше всего терять берега, которые принадлежат тебе только по праву чуда. Я, например, не собирался, не хотел их терять. Я лучше что-нибудь другое поменяю. Скажем, как у Дарвина, если помните:
„Не во власти человека изменить естественные условия жизни: он не может изменить климат страны, он не прибавляет никаких новых элементов к почве, но он может перенести животных или растения из одного климата в другой".
Каждый переносил из одного климата в другой что-то свое.
Девонская ископаемая акула, ганоидная рыба, эогиринус, сеймурия, триасовый иктидопсис, опоссум, лемур, шимпанзе, обезьяночеловек с острова Ява, Паюза, римский атлет.
Нет, мне не хочется, чтобы таблица Вильяма К.Грегори завершалась лицом римского атлета. Если даже Б.М.Козо-Полянский прав и наша эволюция завершена, пусть лучше там, на вершине таблицы, светится бледное лицо Димы Савицкого.
Ниоткуда с любовью.
Но мой ковчег строился плохо.
Я вдруг устал, слова не давались. Собственного отчаяния оказалось мало: я выбрал не Деметру, а Тропинина.
Ко всему прочему, мой Тропинин вел себя странно.
Если в руки Тропинина попадала бутылка с водкой, он не вскрывал ее тут же хорошо поставленным ударом о подошву сапога. Он почему-то прятал бутылку нераспечатанной в карман палатки. „Ночью дул ветер, палатку болтало, водка в бутылке булькала..."
Надо же! У любого нормального островитянина она
„Я не получил никакой эмоциональной информации, я только немного узнал, какая там у вас погода..."
Дима мог не смягчать свои слова. Но он их смягчал.
„У меня есть прекрасный человек — Алена. Когда я познакомил ее с одним своим другом, который разрывается от талантов, она насторожилась. И только когда он в чем-то лажанулся, она поверила в него..."
Я лажанулся.
Я построил ковчег, но он не мог отойти от берега. Я написал не о Деметре, не о ее вечном плаче, я написал о Михаиле Тропинине, который, в принципе, должен был быть мною, а оказался чем-то вроде пухлого облачка на плече вулкана. Всем виден, но эфемерен. Да и виден пока ветра нет.
Однажды в Южно-Сахалинске я увидел на балконе мальчишку-татарина. С помощью расщепленной соломинки он пускал мыльные пузыри. Он сам сиял как пузырь. Его голос дрожал от восторга и торжества при каждой удаче. „Пузиры! — торжествующе вопил он. — Мыльный пузиры!"
Пока Деметра искала дочь, мир страдал, поля не давали урожаев. Пока Тропинин искал любовь, мир продолжал цвести, менялась только погода. Деметра нашла в себе силы возненавидеть собственного брата, отречься от божественной сути — ради дочери, а Тропинин боялся возненавидеть даже врага (особо изощренная форма гипокризии) — ради любви.
Он, Тропинин, боялся необратимых решений. Он боялся схватить катящийся апельсин, боялся принять решение.
Как странно.
В истинной жизни тот же Тропинин активно строил ковчег, женился на еврейках, убегал в Швецию и Японию, защищал диссертации на тему вечных марксистских взглядов, вдохновенно жрал водку...
Пузиры. Мыльный пузиры.
4. БЕРЕГ
Сопротивляемость давлению извне...
Повесть о путешествии Михаила Тропинина на Курильские острова была написана.
Но я действительно здорово лажанулся — ее напечатали и кто-то ее даже похвалил, наверное, А.Запорный. Хорошо, в тот год несколько месяцев я провел в поле.
Океан.
Над островом Кунашир душным облаком цвело лето.
Ободранные сухие сосны, красные лианы, желтый бамбук, желто-зеленые фумарольные поля на плече вулкана Менделеева, дырявые металлические листы на рулежке летного поля.
„Девушка, во сколько уходит последний борт?“
„В семь тридцать.“
„Это точно?"
„Тебе что, поклясться?"
Запущенные пустующие бараки, один из них принадлежал нам.
В жизни не встречал более уютного места.
Скрипучие рассохшиеся полы, грузно, опасно прогнувшиеся потолки, кирпичная печь, густо потрескавшаяся после землетрясения. Пауки заплетали углы, каждое утро мы смахивали паутину бамбуковым веником, но за ночь мрачные геркулесы бесшумно и упорно восстанавливали все уничтоженное.