Журнал "проза сибири" №0 1994 г.
Шрифт:
Вьючные сумы, нары, на нарах раскатанные спальные мешки. Подоконники забиты пустыми бутылками — виски „Оушен" и „Сантори" с пляжа, коньячный напиток „Звездочка" из кафе „Восток". Говорят, коньячный напиток „Звездочка" американцы использовали во Вьетнаме как противозачаточное, но Серега С., наш практикант, этому не верил. Он называл „Звездочку" кессоновкой. После хорошей дозы этого противозачаточного мозг действительно вскипал, как кровь водолаза, ненароком выдернутого на дневную поверхность с больших глубин.
Известка со стен
Единственную более или менее сохранившуюся плоскость украшали доисторические (по стилю) рисунки, выполненные нами и скучающими солдатиками из обслуги аэродрома. Для солдатиков наш барак стал тайным, чертовски желанным клубом. Здесь самый забитый солдатик мог смело высказывать свои взгляды о небесной механике или брать в руки кисть.
„Это что ты изобразил?"
„Это роза."
Ну роза и роза. Кто спорит? Может, солдатик имел в виду свою далекую девушку. Неважно, как это выглядело на стене. Серега, например, вообще не умевший рисовать, просто приставил к стене свою босую большую ногу и обвел ее по периметру масляной краской. Он так видел мир.
А оказались мы в Менделееве случайно.
Нам полагалось ждать своего судна в Южно-Курильске, но из Южно-Курильска нас выперла милиция.
Чепуха в сущности.
В Южно-Курильске я и Серега решили малость отдохнуть.
Серега С. был сыном замдиректора нашего института. Он прилетел из Москвы, где учился на геофаке. Отец хотел сделать из Сереги настоящего геолога, но у Сереги были свои виды на будущее. В кафе он увлек с собой и двух наших рабочих — пэтэушников Мишу и Колю, поразительно смахивающих на подросших вдруг младших братанов Паюзы. Никто другой за предлагаемую нами оплату не захотел наниматься в сезонные рабочие. А Миша и Коля захотели. Мы обращались с ними бережно. Серега вообще ввел для них особый статус.
Выпестыши.
Так он их называл.
В кафе Серега развязал язык. Он никогда не считался молчальником, но в кафе дал себе волю. Длинные выпестыши смотрели на него, разинув длинные голодные рты. Еще бы! Вот геолог, а всему предпочитает цирк.
Выпестыши восхищались Серегой.
Это и понятно. В их сумеречном сознании Юрий Никулин, без всякого сомнения, затмевал академиков Мушкетова, Обручева, Заварицкого, доктора Влодавца и Софью Ивановну Набоко, сразу всех вместе взятых.
На вопрос выпестышей, что конкретно интересует Серегу на Курильских островах, Серега честно ответил: все! Климат, рельеф, языки, местные брачные обычаи, вулканическая деятельность и, понятно, цирковое искусство.
На последнем Серега особенно настаивал.
После первого стакана широкий, обрамленный русыми кудрями лоб Сереги покрылся хрустальными капельками испарины, голубые глаза еще больше поголубели. Двигая круглыми плечами, он показал, как Юрий Никулин показывает циркачей, умевших показывать, как работали циркачи, знавшие еще тех циркачей, которые работали до революции. „А вы, выпестыши, — сказал
И добавил для ясности:
— В отделе „Одеяла".
Стол, наконец, был накрыт.
Граненые стаканы, алюминиевые, как из сна Веры Павловны, вилки, бутылка кессоновки, по местному „гусь“, всем приевшаяся красная икра, соленый папоротник, розовый фруктовый пат и крупная, как свинья, курица. Ее, наверное, откармливали морскими гребешками.
Взяв небольшой вес, мы благодушно откинулись на спинки неудобных стульев. Выпестыши степенно ели. Им хотелось показать Сереге, что они крепко его уважают.
Рядом, за пустым столиком, угрюмо сидели над одной чашкой кофе два тихих солдатика. Увольнительная или самоволка, это не имело значения, — денег у них все равно не было. Как и у многочисленных бичей, занявших более отдаленные от нас позиции. Зато у выхода богато пили два богодула и с ними девица лет тридцати в облегающем, очень открытом платье и с челкой, густо падающей на скромный лоб.
Прислушавшись, что-то решив, девица без всякого стеснения пересела за наш столик.
— Ты здорово выглядишь, — сказала она Сереге.
— Это я курицу ем, — благодушно согласился он.
И мы сразу услышали:
— Это ты не курицу ешь, а бабу у меня отбиваешь.
Голос нам не понравился. Мы все дружно подняли глаза.
Богодулы, которых покинула девица, выглядели не слабо. Плечистые, багровые. Их лица, как морды сивучей, были обезображены белыми шрамами.
Прямо за моей спиной находился распределительный щит. Если полезут, подумал я, свет вырублю.
И кивнул выпестышам:
— Ешьте.
Миша и Коля моргнули и снова взялись за курицу.
„Это он у меня бабу отнимает", — ровно, как трансформатор, тянул у выхода обиженный богодул. „Да нет, — возражал другой, более доверчивый, — это он курицу есть".
А Серега, правда, ел курицу. Но при этом успевал жать под столом колено девице, подсказывать выпестышам, как правильно держать вилку в руке и успокаивающе улыбаться все более мрачнеющим богодулам. Ко всему прочему он переманил за наш столик тихих солдатиков. „Граница на замке!" — объявил он и еще более успокоительно улыбнулся богодулам.
Часто оборачиваясь к дверям (все-таки они оказались в самоволке, хотя и на казенном газике), солдатики так же часто выпивали. Закусывать они, наверное, решили потом, в казарме.
„Это он курицу ест... — доносилось до нас. — Нет, это он бабу у меня отбивает... Ну, а если отбивает, чего сидишь?.."
Последнее мне не понравилось. Предупреждая драку, я поднял руку и вырубил свет.
И сразу спохватился, сообразил, двинул рубильник обратно.
Поздно.
В только что тихом кафе за какую-то долю секунды, пока не было света, произошли разительные изменения.