Журнал Q 10 2012
Шрифт:
Элла Рындина: Когда родился Гарик в июле 1946 года, по словам Дау, Кора хотела, чтобы Гарик носил фамилию Ландау и был русским. Дау встал на дыбы: "Если Ландау то еврей, а если хочешь записать его русским, то пусть будет Дробанцевым. Это же смешно - Ландау - и русский". Поскольку переспорить его было невозможно, то Кора согласилась, и они сошлись на решении записать Гарика под фамилией Ландау.
И.Л.: Ни слова правды. Поскольку этот фрагмент не только поливает грязью меня и мою мать, но и полностью извращает взгляды отца, напишу, что же было с национальностью Гарика на самом деле.
Что же было с "национальностью Гарика"? Все знают, что мы жили тогда в стране, в которой быть евреем было не очень хорошо, а иногда и опасно. Именно поэтому и отец, и мать хотели, чтобы у меня в паспорте было написано "русский". Никаких дискуссий по этому поводу не было никогда. Отец, правда, очень боялся, что, если моя фамилия будет Ландау, то запись в паспорте может и не помочь. Именно поэтому он долго уговаривал мою мать записать меня под фамилией Дробанцев, а мать была категорически против. Вот, собственно, и все.
Нет, не все. Хочу еще напомнить, что по существовавшим тогда законам, национальность человека фиксировалась в 16 лет при выдаче паспорта. Если национальности родителей различались, можно было выбрать любую, Причем этот выбор делался не родителями, а человеком, получающим паспорт. Так что все претензии ко мне.
Элла Рындина: В марте 1962 года Дау перевели в Институт нейрохирургии им. Бурденко, но Коре там страшно не понравилось. Ей казалось, что врачи не считаются с нею и ее мнением, что они, лучшие нейрохирурги и невропатологи Советского Союза, "не понимают его болезни"...
И.Л.: Но ведь так оно и было! Это ведь они утверждали, что все отцовские боли центральномозгового происхождения (фантомные). К сожалению то, что это не так, выяснилась только при посмертном вскрытии. Не был он в то время нейрохирургическим больным. И невропатологи были абсолютно не при чем. Не знали "лучшие нейрохирурги и невропатологи Советского Союза", что бывает спаечная болезнь! Может быть, если бы матери удалось тогда сменить врачей, отец смог бы в декабре полететь в Стокгольм за своей Нобелевской премией...
Элла Рындина: Я приезжала из Дубны его, мы гуляли по садику, читали стихи. Разговаривать с ним было трудно. Иногда он говорил: "Сегодня мне плохо, приходи завтра".
И.Л.: Да, ему было плохо. Его постоянно мучили боли. Боли, которые иногда несколько ослаблялись, иногда усиливались, но никогда не проходили. Да, он надеялся, что они пройдут - без такой надежды и жить, наверное, было бы невозможно. Самое горькое - это сознавать, насколько легко его можно было тогда вылечить. Нужны были только правильный диагноз и хороший хирург...
Элла Рындина: ...он говорил: "Я, наверное, теперь теорфизикой заниматься не смогу. Буду заниматься математикой для начала".
И.Л.: А еще он часто говорил, что ему теперь потребуется не меньше полугода, чтобы изучить то, что было сделано в физике за эти годы.
Элла Рындина: В последний раз я видела его в день его шестидесятилетия 22 января 1968 года.
И.Л.: Нет, понимал. Конечно же, понимал, но это его совсем не радовало. Он же понимал, что болеет уже более 6и лет... Часто с грустной улыбкой повторял: "да, взяли кота поперек живота..."
Эта фотография была сделана на шестидесятилетии, которое праздновалось в Институте за два с небольшим месяца до смерти. Отец (слева) знакомится с Александром Галичем, которого он никогда раньше не видел. Оставляю читателю судить понимает ли он, что происходит вокруг него или нет.
Элла Рындина: ...Кора, увидев меня, истерически завопила, обращаясь к Гарику: "Вышвырни её отсюда, всё случилось из-за нее!". Я стояла, как вкопанная. К чести Гарика, он направился не ко мне, а к матери, взял её за плечи и увел в комнату...
И.Л.: Этот фрагмент я обязательно должен прокомментировать. Откуда же взялась эта ничем не прикрытая ненависть?
– Давайте прочитаем другую цитату из этих же воспоминаний:
"7 января 1962 года по дороге в Дубну Дау попал в автокатастрофу. Он ехал ко мне. Он беспокоился за меня, 11 ноября 1961 г. он написал моим родителям: 'Дорогие друзья, что там с Элкой?' ..."
Да, моя мать обвиняла Эллу в трагедии, случившейся с отцом. Конечно же, это было несправедливо. Это был несчастный случай и Элла была совершенно не при чем. Но понять мою мать, мне кажется, можно. Тем более, что все 6 лет болезни отношение и поведение Эллы и ее родителей по отношению к моей матери оставляли желать много лучшего.
Хуже того, они всегда поддерживали Е.М. Лифшица во всем, что касалось выбора врачей и лечения, сформировав таким образом очень сильную команду из "ближайшего друга" и родной сестры. Больно об этом писать, но они (я имею в виду Эллу и ее родителей), сами того не желая, существенно уменьшили шансы моего отца на выздоровление. С Лифшицем же, как я уже писал в своем ответе Горелику, ситуация была иной и для него выздоровление отца было бы личной трагедией.
3. ЧТО ЕЩЕ ПИШУТ ПРО ЛАНДАУ?
Есть еще один автор, пишущий "произведения" о моем отце. Это Борис Горобец. Я знаю о двух его работах: "Секретный сотрудник рядом с академиком Ландау" и "Прогулка воскрешенного". Из сведений об авторе мы узнаем, что Борис Горобец - доктор геолого-минералогических наук. Какое, спросите вы, имеет отношение геология к Ландау?
– Те, кто читал книгу моей матери, могут догадаться, что дело здесь, скорее, в фамилии автора, чем в его специальности, а для тех, кто нет, придется пояснить, что Е.М. Лифшиц, о котором я уже писал, был отчимом Бориса Горобца. Полагая, что светлая память о Евгении Михайловиче была осквернена книгой моей матери, он решительно бросился на защиту. Те из вас, кто осилил предыдущий текст, знают мое более чем скептическое отношение к Евгению Михайловичу и на следующих нескольких страницах я попытаюсь прокомментировать некоторые из утверждений Горобца.