Журнал «Рассказы». Шепот в ночи
Шрифт:
Но день рождения дочери он помнил очень хорошо. Первой и единственной – после сложных родов Ева не могла больше иметь детей.
Было зимнее утро. Три или четыре часа.
Ева неделю лежала на сохранении. Ходил каждый день, но вчера и сегодня работал. Не вышло приехать. Они это заранее обговорили.
И вот поступил в темноте зимней звонок – все, родила. Лев Егорович сразу же собрался в путь.
Ночью автобусы не ходили, и Лев Егорович шел к роддому пешком через парк. Скрипел снег,
Добрался до места, когда тяжелое зимнее солнце уже посеребрило кроны заснеженных сосен. Внутрь не пустили. Зато подсказали палату. Путем хитрых вычислений он понял, какие окна ему нужны.
Ждал долго. Замерз так, что онемели пальцы на ногах. Про руки и говорить не приходится – он чувствовать их перестал почти сразу. Варежки не спасали от утреннего мороза. Пытался бегать, прыгать, приседать – согревало лишь на минуту, потом холод накатывал с новой силой. Больше уставал.
Решил затаиться. Сел на скамейку, поджал под себя ноги, обхватил их руками и легонько лишь покачивался, неотрывно глядя в одну точку – на окно.
Момент, когда выглянула Ева, запомнился Льву Егоровичу особенно отчетливо. Она улыбалась – молодая, красивая, усталая. Держала, раскачиваясь, сверточек. Из него выглянула маленькая пухлая ручка.
Дыхание перехватило у Льва Егоровича тогда. От радости и ужаса. Вот она – жизнь. И что же с ней делать? Он поклялся, что будет любить всегда. И несмотря ни на что.
Не получилось.
Он не знал тогда, что разругается с дочерью в пух и прах. Не знал, что, виня прилюдно ее, всегда будет винить себя. Недоглядел, недоучил, недоработал. Плохо воспитал.
Лев Егорович впервые приютил Смерть пять лет назад. Тогда он спросил ее:
– Как думаешь, что я сделал не так?
– Не поняла. Это ты что же, считаешь, что сделал что-то так?
– Это интересное замечание.
– Наливай давай. – Смерть пила водку гранеными стаканами и пьянела быстро.
Выпили. Закусили. Хруст соленого огурчика ломал кости тишине.
Лев Егорович задумался.
– Может, мы так сильно любили друг друга, что нам не хватало на любовь для Сашки? Александра, Александра, этот город наш с тобою…
– А любовь что, по-твоему, измеряется? Типа у меня десять кэгэ, вот пять я дочери отдам, пять – жене. Или как?
– Я не знаю, – признался Лев Егорович. Он давно мог откровенничать только с бездомными да наедине с самим собой.
– Чего так вздыхаешь, Лева? Отгружу тебе пять кэгэ своей любови? А? Хошь?
Зажмурив глаза и покачав головой, он на секунду опять вспомнил пухленькую ручку дочери. Интересно, осталась бирка из ее роддома? Была же где-то у Евы. Найти бы.
Лев Егорович налил еще по одной. Смерть была рада.
– Вот! Это ты правильно мыслишь!
– Помилуйте, королева, – процитировал Лев Егорович. –
– Ха!
Смерть зашла на кухню.
Чтобы успокоиться, Даня проделал свое давнее упражнение. «Деление», как он его называл. Как по-разному будут реагировать люди на такую ситуацию? Очевидно, человек тревожный, вроде него, испугается. Дед, понятное дело, будет спокоен. Может, прокомментирует невежливо. Колька или другие хулиганы могут внутренней энергии не удержать. Схватят что-нибудь в руки да и кинутся на Смерть в рукопашную. Бабушка Ева бы креститься начала, она была человек верующий. А что сделала бы мама?
Даня не успел ответить на последний вопрос. Смерть была совсем близко.
У нее было человеческое лицо.
Маленькие глазки – далеко посаженные и черные-черные, как у цыганки. Узкие губы – два росчерка тонкой ручкой… И красный нос – как у…
Даня выдохнул. Перетрусил, как подросток. А можно было бы и сразу докумекать, что к чему здесь.
Мама бы как следует отчитала деда за то, что впустил домой оборванцев каких-то, вот что.
– Опять притащил?
– Чего притащил?
– С помойки! Дружков своих!
– Каких дружков? Мара у меня одна.
– Де, ну мы же это обсуждали!
Страх отступил. Мара взяла с холодильника яблоко и ретировалась обратно в сторону маленькой комнаты, которую дед использовал как кладовку. И, видимо, как гостиницу. Точнее, приют.
Дед сыпанул в салатницу щепотку соли. Приличную – маму бы инфаркт хватил от такой горстки.
– Я тебя еще, сопляка, не спрашивал, что мне делать! – гаркнул он, размешивая салат столовой ложкой. – Голос еще раз повысишь на деда – я тебе все уши пообрываю, понял меня или нет?
Даня кивнул. Попробовал зайти с другого угла:
– Слушай, де, вот ты как думаешь, бабушка бы одобрила эти твои… – Даня посмаковал слова и выбрал самое безобидное. – Твои жесты?
Дед перестал мешать салат. Поднял глаза на внука. Даня уже приготовился к отборному трехэтажному, но дед сказал тихо:
– Не надо сюда бабушку приплетать, ладно, Даниил?
Даня кивнул. Этот тихий, спокойный, любящий голос деда сработал более хлесткой пощечиной, чем привычные крики.
– Прости.
Дед продолжил замешивать салат. Даня покачал головой:
– И где ты ее нашел?
– Мару? Она у нас редко бывает. Путешествует больше.
– Где же она путешествует? – осторожно продолжил уточнять Даня.
– По России бродяжничают с мужем.
– У Смерти и муж есть?
– Смерть или не Смерть, а умная баба без мужика не останется.
– Тут я бы поспорил.
– Ладно. – Дед отставил салатницу и полез в морозильник. – Либо без мужика не останется, либо без него обойдется. Тут гормональный фон важен.