Жутко романтичные истории
Шрифт:
— Я полюбил Монреаль, когда в первый раз приехал сюда с мамой. Этот город — лайтовая версия Парижа. Прекрасный, насыщенный культурой и историей, но при этом… доступный.
Оливер усмехнулся.
— Проще говоря, больше людей говорит по-английски.
— Именно, — улыбнулся Майлз в ответ. — Это очень практично.
Улыбка Оливера погасла.
— Прости, что не пригласили тебя на похороны. Это упущение… Все из-за внезапности, и мы были в шоке…
— Все в порядке, — прервал его Майлз. Он знал, что кроется за
— И, Майлз, я хотел выразить соболезнования по поводу смерти твоей мамы. Ты знаешь, мне она всегда нравилась.
— Да, спасибо. Мама умерла пять лет назад.
Майлз все еще по ней скучал. У него не было другой семьи: после развода с матерью и повторного брака отец потерял интерес к сыну.
Оливер сочувственно взглянул на Майлза и решил сменить тему.
— Продажа дома должна принести неплохую прибыль.
Майлз про себя выдохнул с облегчением, потому что понятия не имел, как подступиться к этому разговору.
— Да. Точно. Но… Я ведь могу и не продавать.
Оливер удивленно вскинул брови.
— Не будешь продавать?
— Не буду. Мне нравится Брэйсайд. Всегда нравился. Этот дом был полон волшебства. Каменные львы и фонари на подъездной дорожке. Фреска в японском стиле рядом с библиотекой. Доспехи и скульптуры на крыше. Мраморные камины и двери с художественными вставками… — он осекся и резко втянул воздух, заметив кривоватую улыбку Оливера. — Но я хочу сказать, что вы с Линли можете забрать все. Что захотите. Из дома, я имею в виду. Мебель, картины, личные вещи Маргаритки — конечно, все это я отдам.
Оливер выглядел озадаченным.
— Это… очень великодушный жест.
— Нет. То есть… Я не знаю, почему Маргаритка оставила дом мне. Для меня это многое значит, но… Ведь я никогда не входил… не вхожу… в семью, и я не уверен, почему…
Майлз сбивался и путался, но его замешательство было искренним. Он мечтал об этом доме и был бесконечно благодарен за возможность стать его хозяином, но его снедало чувство вины. Да и как иначе? Как бы ни звучало по-детски наивно, он не желал, чтобы Оливер или Линли его ненавидели.
Конечно, Оливер не выказывал признаков обиды или, более того, ненависти.
— Мама говорила, что собирается оставить дом тебе, — сказал он наконец. — Полагаю, мы оба, Лин и я, были уверены, что она шутит. Но ничто не могло ей помешать на самом деле это сделать. Знаешь, этот дом ведь не всегда принадлежал нашей семье. Мой отец купил его для Маргаритки, когда они поженились.
— Но все-таки это был твой дом. Я понимаю… — На самом деле Майлз не понимал. Не мог представить, каково это — оказаться вычеркнутым из завещания
Оливер пожал плечами.
— Был когда-то. Но я уже давно там не живу. Много лет. Мама никогда ни в чем нам не отказывала. К тому же Лин унаследовал кучу денег от своего отца. Нам грех жаловаться на судьбу, — иронично отметил Оливер. — Но раз уж ты предложил… В доме остались мои детские вещи. В основном, со времен школы. Книги и всякий спортивный инвентарь. Что-то вроде того. Ничего ценного, просто сентиментальное барахло. Никогда руки не доходили его разобрать. Мы же думали, что Маргаритка будет жить вечно.
— Разумеется! — воскликнул Майлз, испытывая облегчение от мысли, что Оливер не держит на него обиду. — В любое время, когда захочешь.
Оливер хохотнул.
— Ты всегда хотел всем угодить. Но на твоем месте Лину я бы не стал этого предлагать.
Майлза немного задела такая характеристика его душевных качеств, но Оливер отчасти был прав. В душе Майлз отчаянно жаждал понравиться Оливеру и Линли, особенно Линли. Но он постарался сохранить равнодушное выражение лица.
— Да? Почему?
— Ты же знаешь Лина. Дай ему палец, и он всю руку оттяпает.
— А. — Майлз улыбнулся с сомнением. Он никогда не считал Линли стяжателем, но десять лет назад он вообще не слишком хорошо разбирался в людях. — Как он, кстати?
— Такой же, как всегда.
— Ясно. Ну, да.
Майлз понятия не имел, что это значит. Братья всегда общались как дружелюбные соседи, а не родственники. Впрочем, возможно, это все идеалистические представления Майлза, который понятия не имел, какими должны быть братские отношения, ведь он был единственным ребенком в семье.
Оливер насмешливо улыбнулся.
— А ты всегда немного боялся его, да?
— Кого? Лина? — ошеломленно спросил Майлз. — Нет!
Улыбка не сходила с лица Оливера.
— Признайся, он тебя страшил.
Правда в том, что стеснительным и испуганным Майлза делала неистовая влюбленность. И Лин, острый на язык и бестактный, конечно, заставлял нервничать еще больше. Оливер был совсем другим. Даже в юности в нем было что-то покровительственно-отеческое.
А Линли… Достаточно сказать, что благодаря Лину Палмеру девятилетний Майлз осознал, что он все-таки гей.
— Как скажешь… — отступил Оливер, хотя Майлз его явно не переубедил.
Звуки беззаботной музыки на заднем плане привлекли внимание Майлза. В ней были ирландские залихватские мотивы, хотя пели на французском.
— Мило. Что это? — поинтересовался он.
Оливер прислушался и скорчил гримасу:
— ‘Et l’on n’y peut rien.
— А-а, — протянул Майлз, который был не слишком хорош во французском.