Зима тревоги нашей

Стейнбек Джон Эрнст

– А что это за отвратительное карканье несется из гостиной?

– Аллен упражняется в чревовещании. Он будет выступать на заключительном вечере в школе.

– Да, придется мне, видно, самому подстригать газон.

– Не сердись, милый. Ты же знаешь детей.

– Начинаю узнавать понемножку.

– Ты не в духе? Был трудный день?

– Как тебе сказать. Пожалуй, нет. Но я с утра на ногах, и перспектива топтаться по газону с косилкой не приводит меня в восторг.

– Хорошо

бы нам иметь мотокосилку. Вот как у Джонсонов – садишься и едешь.

– Хорошо бы нам иметь садовника или еще лучше двух. Как у моего деда. Садишься и едешь! Да, с такой косилкой Аллен, может, и согласился бы подстригать газон.

– Не придирайся к мальчику. Ему всего четырнадцать лет. Они все такие.

– Кто это придумал, что дети – радость родителей?

– Конечно же, ты не в духе.

– Как тебе сказать. Может быть. А это карканье меня приводит в бешенство.

– Аллен упражняется.

– Это я уже слышал.

– Пожалуйста, не вымещай на нем свое дурное настроение.

– Постараюсь. Хотя это, в общем, было бы невредно.

Итен толкнул дверь в гостиную, где Аллен выкрикивал какие-то искаженные до неузнаваемости слова, держа во рту маленькую трубочку вроде свистульки.

– Что это такое?

Аллен выплюнул трубочку на ладонь.

– Это чревовещание. Помнишь, ты мне принес коробку «Пикса»?

– А ты его уже съел?

– Нет. Я не люблю корнфлекс. Ну, папа, мне надо упражняться.

– Успеешь. – Итен сел в кресло. – Что ты думаешь о своем будущем?

– О чем?

– О будущем. Разве вам в школе не говорят о таких вещах? Что будущее в ваших руках?

Эллен успела проскользнуть в комнату и клубочком, по-кошачьи свернуться на диване. Она тотчас же отозвалась журчащим смешком, в котором было спрятано стальное лезвие.

– Он хочет попасть на телевидение, – сказала она.

– А что, один мальчишка, ему всего тринадцать лет, выиграл в телевикторину сто тридцать тысяч долларов.

– А потом оказалось, что это все было подстроено, – заметила Эллен.

– А все равно сто тридцать тысяч у него остались.

Итен спросил негромко:

– Моральная сторона дела тебя не беспокоит?

– Чего там, когда столько денег.

– Ты, значит, не считаешь это нечестным?

– Подумаешь, все так делают.

– А ты слыхал о тех, кто предлагает себя на серебряном блюде и не находит охотников? Это значит – ни чести, ни денег.

– Что ж, риск всегда есть. Когда режут пирог, хорошо тому, с чьей стороны он крошится.

– Ах вот как, – сказал Итен. – Чем философствовать, ты бы лучше последил за своими манерами. Как ты сидишь? Сядь прямо!

Мальчик вздрогнул, посмотрел на отца, как бы желая удостовериться, что

он не шутит, потом выпрямился с обиженным видом.

– Как у тебя дела в школе?

– Нормально.

– Я не понимаю, что это значит. Хорошо или плохо?

– Ну, хорошо.

– А нельзя ли без «ну»?

– Хорошо.

– Ты собирался писать сочинение на тему о своей любви к Америке. Судя по твоей готовности погубить Америку, ты, видно, передумал.

– Как это – погубить?

– Разве можно любить по-честному, поступая нечестно?

– Да ну, папа, все так делают.

– По-твоему, это меняет суть дела?

– Ничего тут такого нет. А сочинение я уже написал.

– Отлично, дашь мне прочесть.

– Я его уже отправил.

– Но копия у тебя, вероятно, осталась?

– Нет.

– А если оно пропадет?

– Я как-то не подумал. Папа, все мальчики летом едут в лагерь, я тоже хочу.

– Это нам не по карману. И далеко не все мальчики едут.

– Эх, были бы у нас деньги. – Он посмотрел на свои руки, лежавшие на коленях, и облизнул губы.

У Эллен, не отводившей от него взгляда, сузились зрачки.

Итен внимательно наблюдал за сыном.

– Это можно устроить, – сказал он.

– Что, папа?

– Можешь летом поработать в лавке.

– Как так – поработать?

– То есть ты хочешь знать, что тебе придется делать? Носить товар, расставлять его на полках, подметать пол, а может быть, если я увижу, что ты справляешься, – и с покупателями заниматься.

– Но я хочу ехать в лагерь.

– Ты и сто тысяч выиграть хочешь.

– Может, я получу премию за сочинение. Хоть в Вашингтон тогда поеду. Все-таки разнообразие после целого года учебы.

– Аллен! Существуют неизменные правила поведения, чести, вежливости – вообще всякого проявления себя вовне. Пора научить тебя считаться с ними хотя бы на словах. Возьму тебя в лавку, и будешь работать.

Мальчик поднял голову.

– Не имеешь права.

– Что, что такое?

– Закон о детском труде. До шестнадцати лет даже специального разрешения нельзя получить. Что ж, ты хочешь, чтобы я нарушал закон?

– По-твоему, значит, все дети, которые помогают родителям, наполовину рабы, наполовину преступники? – Гнев Итена был неприкрытым и беспощадным, как любовь. Аллен отвел глаза.

– Я этого не хотел сказать, папа.

– Надеюсь, что не хотел. И другой раз не скажешь. Тебе должно быть стыдно перед двадцатью поколениями Хоули и Алленов. Они все были достойными людьми. Когда-нибудь, может, и ты таким будешь.

– Да, папа. Можно, я пойду к себе, папа?

– Ступай.

Аллен медленно побрел к лестнице.