Зима в раю
Шрифт:
Александра неловко развела руками: о чем вы, мол, спрашиваете, если все прекрасно знаете?
Клара понимающе кивнула.
– Я тоже пришла проститься. С Яшей, – она махнула в сторону черной мраморной плиты на могиле Грачевского, – и с ним, – мимолетно погладила крест на могиле Вознесенского. – В последний раз ведь… Варвары, вандалы, и земля под ними не горит, и молния в них не ударит! Ишь, орут, как будто на праздник собрались. Радостно им!
Только сейчас Александра услышала шумные и довольно веселые голоса, доносившиеся от кладбищенских ворот, со стороны Полевой улицы. Она так углубилась в свои мысли, что и не видела ничего, и не слышала. А между тем там собралась уже, кажется,
– Странно, что ж они не заходят? – пробормотала Александра.
– Я, когда мимо шла, слышала, будто сторож сбежал с ключами, ну и не могут ворота открыть. Поехали будто бы к нему домой.
– Нелепость какая… Они собираются стереть с лица земли все кладбище, а не могут сломать ворота…
– Дурь какая, верно? – слабо, по-девчоночьи хихикнула Клара, и на миг из ее тяжелых морщин выглянули Джульетта, Виола и Флорелла. Выглянули, блеснули юными глазами и скрылись вновь, уже бесследно. – Они же без команды ничего не сделают, будут соблюдать революционную сознательность и социалистическую дисциплину! Однако, думаю, век они ждать не станут, все же решатся и ворвутся сюда. Надо уходить. Пошли, Саша. Вы где прошли, мимо братской могилы? Я тоже там шла. Давайте уйдем, пока оцепление не растянули, а то насидимся потом в каталажке, небось и не посмотрят на боевые Кравченковы заслуги. А вам совсем плохо придется, поскольку Шурик-то…
Она еще что-то бормотала, бормотала громко, словно не в себе была, и нервно мяла тонкие лайковые перчатки… Боже мой, какое чудо! Александра таких сто лет не видела! А раньше у Сашеньки Русановой перчаток было пар десять, к разной шляпке, к разным туфелькам и ботинкам.
Так, кажется, Кларино испуганное безумие становится заразным…
– Погодите, я посмотрю, что там делается, – сказала Александра и осторожно прошла по тропе к воротам.
Ого, что творится за оградой! Понагнали грузовиков, и еще подъезжают один за другим. В них стоят плечом к плечу люди – преимущественно молодежь с транспарантами: «Сормово», «Автозавод», «Университет», «Военное училище», «Политехнический институт»… Где-то там, на грузовике университета, Оля… Хотя нет, она же собиралась прийти пешком. Александра пыталась рассмотреть пеструю вязаную Олину шапочку, но таких шапочек, которые вязали оборотистые бабки и продавали на Средном рынке, было много, не разберешь, где чья. Приехавшие выпрыгивают из кузовов, парни ловят девушек, смех кругом, довольные крики.
Чему они радуются? Что приветствуют? Неужели разрушение?
– Да что мы стоим! – слышались нетерпеливые голоса. – Давайте ломать ворота!
– Ворота нельзя, – отвечал кто-то. – Их хотят забрать в кремль. Это хороший старый чугун. Нужно ждать сторожа.
– Да, может, он эмигрировал! – захохотал крепкий зеленоглазый парень. В нем было что-то знакомое. Присмотревшись, Александра узнала Кольку Монахина, бывшего Олиного одноклассника. Теперь он тоже учится в университете, кажется, даже комсорг курса или факультета. Кажется, дочь была в него влюблена в школе. А теперь?
– Что, мы его с собаками искать станем, что ли? – кричал Колька Монахин. – Нельзя ломать ворота, давайте ломать забор. А ну, тащи кирки и ломы! Даешь!
– Даешь! – заорали десятки луженых, радостных глоток, и раздался треск досок.
И в ту же минуту послышались возмущенные женские вопли. Снова засвистели милицейские свистки… Ага, понятно. Там еще и женщины, которые пытаются не пустить комсомольцев на кладбище. Но разве их, молодых да ранних, остановишь? Вон как прут, все с пути своего сносят!
А Оля, что сейчас делает Оля? Ее не разглядишь в мельтешении фигур. Может быть, и она орудует
Как могла Оля решиться прийти сюда, решиться на такое святотатство, как хватило совести? Ведь она видела, как хоронили, вернее, бросали в могилу мертвых красноармейцев, она боялась этого промороженного жуткого стука и плакала по ночам…
И тут же Александра понурилась, покачала головой. Нельзя, нельзя всех судить по себе. И если дочь не стала повторением ее, то здесь нет ничьей вины, кроме ее собственной. Она, Саша, вся осталась в том времени, которое было до семнадцатого года. Оля принадлежит тому времени, которое настало после.
Александра вдруг вспомнила, как попыталась устроить дочку в детский сад. Это было как раз перед наступлением двадцатого года. Елки в то время уже считались пережитком, но еще не везде были искоренены. Среди родителей объявили сбор елочных игрушек. У Русановых их сохранилось, к счастью, множество. Саша выбрала несколько красивых шаров и шишек, оклеенных колючим, искристым «снегом», который блестел и загадочно переливался, словно самый настоящий снег, освещенный луной. Хотела взять прелестную стеклянную фигурку младенца Иисуса, да вовремя одумалась. Шары она обернула в шерстяной платок и умудрилась донести до детского сада в целости и сохранности. Думала, от них все в восторг придут, но воспитательница, худущая черноволосая и черноглазая Перла Рувимовна Левинсон, скорчила гримасу:
– Ну, это предрассудки. Зачем нам дешевая красота отжившего мира? И вообще, поступила установка от товарища Коллонтай, чтобы елки отменить. Во всяком случае, изъять из елочных украшений все рождественские эмблемы и заменить их маленькими виселицами с висящими на них фигурками классовых врагов.
Не сказав ни слова, Саша заботливо увязала шары в тот же платок, а потом схватила за руку Олю, которую, к счастью, еще не успела раздеть, и увела ее вон из сада. И больше не пошла туда. А Оле там нравилось, она жалела, что ее забрали, плакала, просилась к смешливой и задорной Перле Рувимовне и долго дулась на маму, которая не хотела ее пускать и даже слова такие – детский сад – говорить запретила. Хоть Оля была тогда совсем маленькая, обиду она затаила надолго.
Второй раз они сильно поцапались, когда Оля только пошла в первый класс. Однажды она вернулась из школы и сказала, что слово «Россия» больше нельзя говорить.
Александра чуть в обморок не упала: «Это еще почему?!»
Оказывается, их класс водили на выставку, посвященную жизни многочисленных народов, населяющих нашу страну. Среди макетов юрт и чумов оказался и макет крестьянской избы, топившейся по-черному, без трубы. Оля, остановившись перед курной избой, спросила: «И такие дома по всей России?» Возмущенная учительница прервала ее: «Что такое Россия? Чтоб я никогда не слышала этого слова! Надо говорить не «по всей России», а «по всему Союзу».
Первая Олина учительница была вторым изданием Перлы Рувимовны, только звали ее иначе. Саша накричала на Олю, оставила ее в слезах и кинулась было исключать дочку из школы, да одумалась: учиться девочке все равно надо, уходить из школы нельзя. В другую перевести? Да разве теперь не везде одно и то же? К тому же школа рядом с домом, только площадь перейти… Надо вот что сделать – противопоставить убогому школьному воспитанию нормальное домашнее. Но Саша была так занята на дежурствах в госпитале! А отец часто болел. Да и терпения у него не хватало воспитывать внучку. Только и знал, что читал ей своего любимого Бальмонта из той самой книжки, которую когда-то, еще в четырнадцатом году, унес от Клары Черкизовой, унес, да так и не вернул: