Злая Русь. Зима 1238
Шрифт:
— Это ловушка! Дадим им еды — и они продолжат осаду с нашими же харчами!
— Ты видел, какое войско пришло с севера? Поганых теперь едва ли не впятеро больше нас! Они же числом задавят!
— Да! Но с севера татар пришло вдвое меньше, чем уходило к Переяславлю!
Основными спорщиками выступают Олег Юрьевич Муромский, его тезка Олег Ингваревич, за свою необычайную внешнюю привлекательность прозванный «Красным» (перевести можно как «Олег Красавчик») и Роман Ингваревич. И если родные братья князя Рязани активно противятся предложению, переданному послами Батыя, то двоюродный брат действующего князя Мурома не то смалодушничал, не то действительно
— Это ловушка! Монголы хотят выманить из города посольство с князем, чтобы напасть на него, истребить и ворваться в ворота на плечах бегущих! Именно это они хотели сделать в Пронске, желая обманом захватить город!
Все окружающие нас с боярином обратили напряженные, недоумевающие и даже рассерженные взгляды в мою сторону, однако соседство Коловрата предостерегло их от излишних высказываний. Но не Олега Муромского, даже изменившегося в лице после моего замечания:
— Кто это говорит?! Откуда тебе известно, что хан Батый попытается хитростью овладеть городом?!
Я спокойно встретил взгляд князя, черты лица которого исказились от переполняющей его злости — но не успел ответить. С высоты помоста и трона заговорил сам Юрий Ингваревич — заговорил неспешно, спокойно и одновременно с тем весомо:
— Говорит тебе, Олег Юрьевич, тот, кому все мы обязаны тем, что по-прежнему дышим. Это Егор, порубежник из Ельца — он был в числе сторожи, взявшей ценного языка и поспешившей сообщить мне о настоящей численности орды.
На словах про ценного языка Евпатий невольно усмехнулся, но ничего против, понятное дело, не сказал. Между тем, князь Юрий Ингваревич продолжил:
— Этот человек предостерег жителей по Прони, успевших спрятаться от поганых и избежавших страшной участи разорения и полона. Он убедил князя Всеволода Пронского, а после и меня отвести рать от Вороножского острога. Я произвел его в сотенные головы и дал три сотни воев, с коими Егор, вместе со своими соратниками, сумел задержать татар, позволив нам своевременно отступить к Рязани. Он отличился при обороне Пронска, за что был произведен в тысяцкие, он сумел натравить половцев и мокшу на монгол и хорезмийцев! И наконец, именно он с боярином Евпатием и прочими доблестными мужами подорвал запас огненного зелья хана Батыя… Я нисколько не сомневаюсь в том, что воевода Егор Елецкий говорит правду о хитрости поганых — ведь если татары той же уловкой пытались взять Пронск, то отчего им не попытаться таким же образом овладеть Рязанью?
В зале повисла напряженная тишина, которую пронзает лишь голос князя:
— Тумены поганых действительно вернулись поредевшими от Переяславля, заметно поредевшими. Боярин Евпатий сообщил мне, что до города добралась владимирская рать и дала темнику Субэдэю бой, сократив рать его вдвое и успев отступить в крепость. И пусть татар еще много, но столь великое число воев тяжело прокормить, и враг это понимает лучше нас. Потребовав же передать дань припасами, поганые сами указали на свое слабое место. Мы откажем врагу! И тогда…
— Княже, позволь мне слово молвить.
Мой голос, в тишине внимающей Юрий Ингваревичу гридницы расслышали все. И князь, с некоторым неудовольствием посмотрев в мою сторону, все же согласно склонил голову:
— Говори, воевода.
Я благодарно поклонился, после чего твердо произнес, смотря прямо в глаза правителю Рязани:
— Нужно соглашаться
Вспыхнувший было в зале ропот мгновенно потушил ледяной голос князя:
— Это какие же такие условия?!
— Мы дадим им съестные припасы только после того, как поганые сами сожгут все свои пороки. Не разберут, а именно сожгут их — до заката текущего дня. Иначе, когда рати наших союзников…
Тут я обвел присутствующих насмешливым взглядом, и продолжил:
— Иначе, когда новые рати наших союзников из Чернигова и Владимира придут к нам на помощь, мы похороним все воинство поганых в нашей земле. Также, как похоронили тумены Бури, Кадана и Бурундая под Пронском и Ижеславцем! Пора бы уже хану узнать, что подкрепления с юга не придет — это сделает его сговорчивее.
Князь, внимательно посмотревший мне прямо в глаза, без обиняков спросил прямо в лоб:
— Но ты ведь только что сам говорил, что поганые попробуют ударить, когда мы откроем ворота, разве не так?
Я позволил себе злорадную ухмылку:
— А мы не будем открывать ворота. Мы позволим навести два-три перешейка через ров напротив бреши, и пригласим поганых во главе с Батыем войти в Рязань. Сами же встанем на стену «гуляй-города», разместим там большую часть стрелков из дружины, приготовим обе тысячи конных гридей. Когда хан и его ближники перейдут ров и втянуться вглубь города, мы вновь сожжем перешейки огнем станковых стрелометов, отрезав поганым путь назад! А сквозь проходы в телегах, что мы тут же откроем, по головному отряду врага ударят и пешие дружинники, и всадники. Последние пусть атакуют навстречу друг другу вдоль вала, замыкая кольцо вокруг ворогов, а пешцы ударят в лоб! Ну и лучники добавят, куда же без них… Если все удастся, мы угробим верхушку орды — нет, так перебьем несколько сотен отборных поганых, что станет лучшей тризной по вероломно убитому ханом Федору Юрьевичу!
— ДА-А-А-А-А!!!
— ГОЙДА!
— Слава воеводе Георгию Елецкому!!!
Собравшиеся в гриднице пришли в самое настоящее неистовство — столь им глянулась моя задумка! И если изначально кому-то могла не понравиться предложенная мной хитрость как подлая (с точки зрения татар так оно и есть), то напомнив об убийстве сына Юрия Ингваревича и истребление его посольства, я целиком и полностью обосновал свой план. И даже напоминание о языческом обряде провода усопших не вызвало отторжения у собравшихся — христианство еще не окончательно вытеснило местные языческие традиции и обряды, по крайней мере, безобидные. Какой тризна и является — хотя то, что я предложил, на самом деле есть откровенная месть…
Впрочем, в данном случае лично мне ближе такое понятие, как справедливо воздаяние!
Гул и гомон бояр, витязей и младших князей стих не сразу даже после того, как Юрий Ингваревич поднял руку, призывая их к тишине. И лишь дождавшись, когда все смолкнут, он не удержал торжествующей улыбки, твердо припечатав:
— Быть посему!
Бату-хан, получивший ответ кагана Юрги от бледных от страха послов, разъяренным тигром метался по шатру, где позволил остаться лишь старому лису Субэдэю, спокойно взирающему на взбешенного ларкашкаки и лишь довольно щурившегося при каждом глотке горячей шурпы. Проклиная хитрых орусутов, поставивших его в тупик, Бату сыпал самыми грязными ругательствами, сбивая ногами встречающиеся на его пути подносы с вяленым мясом и подушки… Наконец, он замер на месте, тяжело дыша: