Злая Русь. Зима 1238
Шрифт:
— Что скажешь, старый друг моего деда?! Верно ли я понимаю, что орусуты и сами захотели заманить нас в ловушку?!
В шатре хана повисла напряженная и продолжительная тишина, прерванная спустя лишь некоторое время спокойным, даже ленивым голосом Субэдэя:
— Я рад, что засада очевидна для тебя. Впрочем, ты замышлял против врага хитрость — так отчего же тебя злит то, что он отвечает тебе взаимностью?!
Легкая улыбка тронула губы старого лиса, но Бату было не до веселья:
— Так что нам делать?! Еда вскоре кончиться, идти и дальше на север, оставив в тылу непокоренного кагана, мы не можем! Послы видели его рать — она еще велика, в ней хватает батыров, в том числе конных, а город разделен на несколько внутренних крепостей. А потому штурмовать Арпан мы также не можем
Улыбка покинула губы нойона, и тот заговорил уже без всякой благодушности в голосе:
— Даже тигр может отступить перед стаей голодных волков — отступить, сохранив себе жизнь, в этом нет бесчестия. Но когда стая распадется, тигр вернется и покарает всех, кто посмел бросить ему вызов!
Бату-хан неожиданно успокоился — слова верного сподвижника его великого деда удивительно точно совпали с его собственными мыслями.
— Значит, мы уйдем?
Субэдэй согласно склонил голову:
— Уйдем. Чтобы сохранить силы и вернуться сюда летом — этим или следующим, не столь важно. Но орусуты должны поплатиться за свою дерзость!
Батый злобно улыбнулся — и улыбка эта больше походила на хищный оскал:
— И они поплатятся!
Утром следующего дня монголы покинули осадный лагерь. Больше не требуя дани, не предлагая союза, дружбы, не используя прочих хитрых уловок, с целью выманить защитников Рязани из города… Впрочем, не совсем — разобрав за прошлый день пороки (ценные детали, что невозможно воссоздать на местах, китайцы рачительно извлекли), они сожгли большую часть дерева, послужившего сырьем для камнеметов. Сожгли, привязав к ним всех уцелевших пленников-хашар… Сожгли демонстративно, на глазах русичей, в бессильной ярости сжимающих кулаки… Никто из воев не признал среди заживо сожженных своих близких, и возможно лишь это уберегло некоторых ратников от безумной, самоубийственной атаки. Что впрочем, не означает, что в огне не погибли чьи-то родные, просто никем не узнанные…
И от этого было вдвойне больнее и страшнее.
Даже втройне страшнее для меня, взирающего на отступающих от Рязани поганых. На пути все еще огромной орды остался Пронск, обороняемый ныне горсткой ратников, Пронск, имеющий в качестве защиты на главном направлении штурма лишь невысокую стену-частокол! Чтобы прорваться за нее, татарам не потребуются ни манжаники, ни даже вихревые катапульты — будет достаточно лишь лестниц, чтобы за две-три атаки перебить всех защитников крепости, тупо задавив их числом… Отсутствие еды не пугает врага — наоборот, именно ради еды по большей части татары и пойдут на штурм! Ну и заодно, чтобы хоть как-то реваншироваться за неудачный поход на Рязань…
Можно как-то помочь крепости? Даже объединив владимирскую и рязанскую рати, получив в итоге порядка пятнадцати тысяч действительно боеспособных воев, и оставив Рязань без защиты — можно ли с этим войском противостоять без малого сорока пяти тысячам татар в поле?! Увы, нет — всадников у русичей осталось слишком мало, а в открытом бою мобильная стрелковая конница степняков, не принужденная атаковать в лоб изготовившихся к бою пешцев, будет иметь заметное преимущество. Это вам не схватка под Переяславлем, где укрывшихся за надолбами ополченцев невозможно было обойти ни с флангов, ни с тыла… Так что выводить в поле дружины — это подставить князя и потерять с таким трудом и такими жертвами спасенную было Рязань…
Выходит, что ни Юрий Ингваревич, ни Еремей Глебович, ни даже Коловрат (коим не хочется рисковать после всего пережитого) — мне не помощники в деле спасения возлюбленной. Выходит так… Самому же мне не остается ничего иного, кроме как лично отправиться в Пронск, постаравшись успеть обогнать поганых. И если успею — то предупредить Михаила Всеволодовича, чтобы выводил
Или хотя бы еще хоть раз услышать ее голос, коснуться ее рук, вдохнуть ее запах — прежде, чем умереть, защищая ее…
Нужно торопиться!
…Лично отправиться в Пронск? Ну да, ну да… Озадаченный судьбой Ростиславы и очевидно, потерявший из-за волнения способность трезво мыслить, я все же догадался явиться на глаза князю и предупредить его о своем отбытии. Но выслушав меня, Юрий Ингваревич хоть и не высмеял мой план, но резко его раскритиковал, без обиняков предупредив, что в одиночку до города я не доберусь — волки, вдоволь вкусившие человечины, меня просто сожрут. Ошарашенный столь очевидной истиной, я буквально дар речи потерял. Князь же продолжил разносить мой план по кусочкам — к примеру, чем следовать по Прони, пытаясь на лыжах догнать всадников головного отряда поганых, можно значительно сократить путь по зимнику, пролегающему по реке Истье (впадающей в Оку неподалеку от Рязани). А затем и ее ответвлению Мече, протекающей всего в полутора десятках верстах от Пронска… Но без проводника я бы мог запросто свернуть не туда на очередном речном повороте, и очевидно, заплутал бы в глухих лесах, лежащих между устьем Мечи и городом. Зато с проводником мы срезали бы наш путь до Пронска на добрую треть, добравшись до места назначения с форой в сутки-полтора!
Короче, князь сразил меня своей убойной логикой, после чего я не смел уже и возражать против подкрепления. Правда, до того он попросил меня уточнить, как я собираюсь действовать — и умолчав, что главной своей целью я вижу спасение возлюбленной, я озвучил следующий план. А именно, что предупрежу Михаила Всеволодовича о грядущей опасности и предложу ему дать бой авангарду татар на Прони, в узком месте реки да подальше города. Перекрыв ее устье и заняв оба берега, мы могли бы задержать поганых на несколько часов, коих хватило бы, чтобы горожане вышли из города…
А вот что с ними случилось бы после, как бы они выжили в наполненных озверевшими хищниками заснеженных лесах без достаточного количества припасов (а сколько удастся взять с собой на простых санях при спешном бегстве из города?) — об этом я уже не думал. Не думал потому, что сам уже никак не повлиял бы на все последующие события, касающиеся горожан — да и процент выживших все одно был бы выше, чем если бы горожане оказались заперты в ловушке осажденного города… Зато подумал о том Юрий Ингваревич, пообещав после выхода моей дружины как можно скорее собрать большой санный обоз с припасами и дополнительным воинским отрядом в сопровождение, и отправить его следом! Что же касается именно «моей» дружины — уточнив численность уцелевших ратников под началом Михаила Всеволодовича, коих по всем прикидкам осталось чуть более тысячи воев с учетом выздоравливающих, князь щедро выделил мне пять сотен лучников из числа гридей. По сути ведь всех воев с лучшими составными биокомозитами… Щедро! Кроме того, еще столько же ратников, дружинников напополам с опытными ополченцами, он пообещал включить в состав санного обоза.
Моей благодарности не было предела! По собственным ощущениям, Юрий Ингваревич закрыл передо мной все возможные долги — хотя, конечно, на самом деле он и сам обязан был позаботиться о своих подданных. Но тут ведь тоже как посмотреть — Пронское княжество от Рязани, конечно, зависимо, но обладает и определенной долей самостоятельности, являясь удельным и третьим по силе и мощи после столицы и Мурома…
Кроме того, Юрий Ингваревич предложил мне взять с собой Коловрата, как боевого товарища и одного из самых доблестных своих витязей. На что я, однако, ответил отказом — Евпатий заслужил право найти собственную семью и убедиться в том, что с ними все в порядке. Особенно после ночи подрыва, когда он единственный из моих соратников выжил, до последнего сражаясь над телом Ждана. Эх, Ждан, Кречет, други… Тяжело мне без вас… Однако же я предупредил Юрия Ингваревича, что, коли Евпатий Львович успеет вернуться в город к моменту выхода санного обоза и пожелает к нему присоединиться, то я буду только рад его присутствию!