Змеелов в СССР
Шрифт:
Словно белопарусные корабли, каравеллы и бригантины, куда-то вдаль уплывали облака. И не было им никакого дела до людской суеты, суетных земных страстей и тревог. В проемы между облаками, словно в громадные окна, проглядывала небесная лазурь — по-весеннему густая и бездонная.
Кроме родственников, меня провожала Сима, в качестве моей официальной невесты. Последнее время я от нее сильно отдалился. Но был прощен. Еще бы! Ведь я фактически отправляюсь в чужие края на верную смерть. Путешествие в один конец. А девушки таких героев, мучеников за дело победы пролетариата, не
Я вообще обалдеваю от контингента нынешнего Киевского Университета. Будто кино смотрю. Все готовые стойкие оловянные солдатики. В вариации а-ля матрос Железняк.
По макушку набитые заезженными лозунгами, которые пока для них имеют пьянящий элемент новизны. Уровень интеллекта у большинства — минусовой, все похожи друг на друга как хомуты в сельпо и искренне по-детски считают себя хозяевами новой жизни. Верят в победу коммунизма во всем мире. Иллюзии застят глаза…
То же мне новая советская элита. Ну, претендуешь ты на место в партере, так лишний раз рожу свою протри, портянки простирни. И смех и грех…
Не эти ли белозубые советские комсомольцы «чистили» ряды своих товарищей за «есенинщину», судили за галстуки и позорили за шелковые чулки? Тех, кто «насаждал есенинщину» не допускали к экзаменам. Тут уже комсомольские собрания называют за глаза не иначе, как «собрание бездарей и пошляков». Но считается, что «они же дети!» Мол, у них еще все впереди, вырастут и повзрослеют вместе со страной.
Впрочем, я как галантный кавалер, предложил своей невесте отправляться вместе со мной в Туркмению. В гости к змеям и каракуртам. И там преодолевать все трудности семейного быта. Но мое великодушное предложение было почему-то вежливо отклонено.
Вслед за мной, вместе с группой однокурсниц, Сима должна была уехать на горные курорты Кавказа и там собрать материал для своей дипломной. Ловить своих любимых бабочек. Как говорится: каждому — свое!
Я взглянул на часы. Пора прощаться. Времени до отхода поезда оставалось совсем немного. Людская толпа на перроне заметно поредела и мы почувствовали себя свободней. Но говорили мало, больше молчали. Я взял руку Симы и — один за другим — поцеловал ее пальцы.
— Мой дорогой, я желаю тебе удачи, только удачи… — отвечала мне девушка, при этом голос Симы трагически дрогнул, — будь счастлив, мой милый!..
Желая подавить минутную слабость, она резко тряхнула головой, и из ее красивых глаз упало несколько крупных, как горошины, слез. Одна из них, еще теплая, упала мне на руку, остыла и начала холодить. К чему это?
Что это с нею? — думал я о Симе, так как до этого я никогда не видел ее такой расстроенной.
Наконец, она подняла свои глаза, полные слез, и заговорила снова, но так сбивчиво, так бессвязно…
— Прости… Я не могу сдержать себя… Я плачу, — тихо, сквозь слезы, сказала она. — Но у меня такое предчувствие, как будто мы расстаемся навек.
Отлично! Приободрила так приободрила. Мало того, что я сам этих змей боюсь до усрачки и до печеночных колик, так еще и эта кликуша,
— Навек? — я почувствовал холодок тревоги и обнял Симу за плечи. — Такого просто быть не может. — Вздор! Всегда люди на Руси были пытливы и смелы. Не боялись ни бога, ни черта!
«Расстаемся навек». Вот так выдала! Бодрящее напутствие. Мысль об моей гибели казалась мне до того нелепой, противоестественной, что она совершенно не укладывалась у меня в голове. Молодой, здоровый, полный несокрушимой веры в прекрасное будущее, я не очень-то задумывался над тем, что человека подстерегает несчастный случай, болезнь, смерть. Поэтому Симиной тревоге я не придал глубокого значения. Только суеверно три раза сплюнул через левое плечо, чтобы отвести неудачу.
— Дорогая, успокойся, ради бога, — гипнотически спокойно сказал я ей. — Ты просто утомилась. Поверь, пройдет месяц, другой, ну, от силы — три и мы встретимся снова. А потом никогда разлучаться не будем. Не будем же?
В знак согласия Сима тряхнула головой и вытерла слезы.
Зазвенел колокол. Острой болью отозвался в моем сердце его резкий звук. Прижавшись ко мне, Сима, смахнув всю паутину этикетов, несколько раз торопливо поцеловала меня в губы и щеки. Отстранилась. Посмотрела в глаза и тихо сказала: «Ступай».
А потом пророчески прибавила:
— Чует мое сердце: одного из нас ждет судьбинушка горькая… Прощай навек!
Поезд уже тронулся, когда я вскочил на подножку вагона. Ускоряя шаг, Сима шла рядом, махала замшевой перчаткой и грустно улыбалась. Теперь я видел ее как бы со стороны, и клянусь, она никогда не была такой красивой, как сейчас, в этот короткий прощальный миг. Когда поезд набрал скорость, девушка отстала и скрылась из виду. Душераздирающая сцена!
Отчего-то вспомнились строки старинной песни: «Сердце будто забилось пугливо, пережитого стало мне жаль. Пусть же кони с распущенной гривой, с бубенцами умчат меня вдаль».
Чувство оторванности я изведал тотчас, едва выехал за пределы города, но было в нем нечто окрыляющее и безразличное. Я вспомнил тысячи безыменных людей, «плавающих и путешествующих», когорты авантюристов, проникающих в неисследованные места, безумцев, возлюбивших пустыню, детей труда, кладущих основание городам в чаще первозданных лесов. Прорвемся!
Поезда в эти годы ходили так медленно и так безнадежно выбивались из графика, что до Туркмении мне пришлось добираться чуть ли не три недели! Вот же канитель. Преодолеть тысячи километров в железнодорожных вагонах — не шутка. Приходилось утешаться пословицей: Тише едешь — больше командировочных.
В моем жестком вагоне, который за всю дорогу ни разу не проветривался, стоял крепкий запах махорочного дыма, селедки, каменного угля и несвежих портянок. Не говоря уже об легких оттенках ароматов дерьма и блевотины. Это настоящая симфония запахов, которая раскрывается с каждым сделанным вздохом.