Змеелов в СССР
Шрифт:
Окна наши проводники специально не открывали, чтобы проезжающие пассажиры ненароком (или же умышленно) не плевали в местных аборигенов.
То и дело слышались патриотические песни: «Наш паровоз, вперед лети! Коммуна — остановка…»
Место я занимал боковое, у окна. От безделья не знал, куда себя деть. Разухабистый стук колес, качка. Жаркая вонючая духота, и мысль: «Скорее бы приехать!»
Играл с попутчиками в карты — наскучило. Да и я не мастак в этом деле. Я постоянно забывал кто с какой карты ходил, и благодаря этому у меня постоянно возникали недоразумения.
Пытался
Впрочем, сколько я потом не читал тут книг, все они на один манер. Советские писатели пишут как под копирку, радуя единым комплексом текстов с повторяющимися реалиями «про широкую реку, в которой прыгают караси, про солнечный размах, про ветер и про полевую силу, про гармонь». Про смычку города и деревни, индустриализацию народного хозяйства, электрификацию деревни… А самое лучшее, что выбивалось из этого ряда, я уже не раз прочитал в прошлой жизни.
А поезд все стучал и стучал по просторам плодороднейших в мире, несравненных черноземов, вполне безразличный к начавшимся трудам по включению этих черноземов в новое, «колхозное» изобилье.
Без мысли и без любопытства я ощущал коловращение жизни и движение людских масс, потоки людей чужих, незнакомых, с которыми мне больше никогда не увидеться.
В поезде находились старожилы, настоящие железнодорожные гуру, которые, хорошенько вытряхнув свои портянки, учили новичков, громко сообщая вслух, на какой станции нужно покупать пирожки, где продаются на перроне прославленные огурчики, где славятся яблочки, а где — рыбцы…
Ночами, пока во вздрагивавшем над дверью фонаре, оплывая, горела свеча, я смотрел в окно на глухие, без единого огонька, бескрайние российские просторы. Зеленоватый поля, залитый лунным сиянием, сверкали загадочными отблесками. И нескончаемой чередой уплывали назад стойкие телеграфные столбы. Лишь иногда, в качестве разнообразия, моим глазам удавалось различить в темноте несколько тусклых огней, равных по силе впечатления целой коронационной иллюминации
Я тупо, до одури, смотрел в окно, ожидая, когда же на горизонте покажутся далекие волшебные страны и засыпал только под утро. Колгота! Мне казалось, что я разучился навеки ходить по земле.
Каждая вторая-третья станция носит имя Ленина. И везде висят одинаковые лозунги:
"Поведем непримиримую борьбу с буржуазными агентами!
Сорвем маски с классовых врагов!
Смерть контрреволюционерам и заговорщикам!"
Словом, путешествие мое, сверх ожидания, было утомительным и однообразным, если не считать одного казусного случая где-то под Куйбышевым. Проснувшись ранним утром, я ощутил глубокую тишину. Я глянул в окно: сливаясь с серым облачным небом, до самого горизонта расстилались поля. Озимых и люцерны. В это время рядом со мной раздался унылый голос проходившего по вагону проводника.
— Мужики, встаньте, помогите «Максиму». Застрял, окаянный, сдвинуться с места не может.
Эти слова проводник повторял в каждом купе. И мужики — в одном нательном белье, наскоро всунув ноги кто в сапоги, кто в галоши,
Чем дальше я подвигался на юг, тем все больше теплела погода, светлее и выше становилось небо. Долго ехал я по широко распахнутым степям Казахстана, кое-где покрытыми обильными хлебными всходами.
После Голодной степи вокруг царило уже настоящее лето. Да и приближался конечный пункт моего путешествия. Так что я заметно повеселел.
Я сидел у окна, негромко пел бесконечную восточную экзотическую песню и ритмично, в такт, легонько хлопал себя ладонями по коленям:
Вот барашек поднял крик,
Это блеет мой шашлык.
Помидор совсем в соку,
Это соус к шашлыку.
Голос мой был несильный, но довольно приятный. Так что другие пассажиры не возражали. Первые три часа. Наконец, устав слышать одну и ту же песню о горькой судьбе бедного барашка, они взмолились:
— Молодой человек! Ну сколько можно! Смените пластинку!
Я не стал спорить. Сменить, так сменить. Нам песня строй пережить помогает… Поэтому сразу начал другую песню. Почти на ту же мелодию и на тот же ритм.
Цветет урюк под грохот дней,
Залит зарей кишлак,
И средь арыков и полей,
Идет гулять ишак!
Через какое-то время и ишак впал в нашем вагоне в немилость. Особенно после того, как я посильней открыл рот, чтобы взять верхнее си-бимоль, из-за чего неблагодарный попутчик швырнул в меня свое полотенце.
Как же прекрасно жить в России! Тут никто не постесняется при случае обложить тебя матом. Не то, что в этой сраной Америке. Где все друг другу улыбаются стандартной улыбкой «Джокера». А все почему? Никто не знает, у кого имеется за пазухой заряженный револьвер. Который вот-вот пустят в ход. Вот и лыбятся бедолаги друг другу, как сумасшедшие, не желая спровоцировать массовую кровавую бойню!
Пришлось знакомить слушателей с творчеством ВИА «Ялла».
Учкудук!
Три колодца!
Ты спаси, ты спаси,
Нас от солнца.
Наконец, приелся и «Учкудук». Право же, слушатели пошли слишком придирчивые. Ведь этой песней когда-то восторгалось все человечество, по крайней мере представители его наиболее культурной части.
Да и я устал петь и лишь мурлыкал «под Утесова»:
Жил в Константинополе ишак,
Туранбек Гасан ездил на нем,
И нередко сняв чувяк,
И нередко сняв чувяк,
ишака бил больно чувяком!
Средняя Азия, воспетая в советском балете «Красный мак», встречала меня теплом сухой финской сауны и могучим половодьем солнечного света. Еще задолго до революции русская лопата и русская спина построили железную дорогу по центральноазиатским просторам. Сверкающий под солнцем рельсовый путь пролегал через пустыни…