Змееносец
Шрифт:
Он вернется в Конфьян, в дом, в котором не вырос, но который все же был ему родным. И принадлежал по праву рождения. Первейшим его долгом будет привести в этот дом супругу, достойную его по положению, и дать роду наследников. Но, Господи, сможет ли? Ведь он никогда не умел жить наполовину и любить наполовину. Паулюс в одном был прав — он создавал вокруг себя идеальный мир и требовал соответствия. В то время как жизнь никогда не была идеальной.
Серж почти беспомощно посмотрел на дверь. Пойти к ней.
Он решительно направился к двери, когда та распахнулась, и на пороге возник брат Паулюс.
— Твоя герцогиня велела передать тебе письмо, — протянул он свиток Сержу.
Маркиз-трубадур почти в отчаянии посмотрел на протянутую бумагу.
— Ты читал? — глухо спросил он.
— Читал, — кивнул брат Паулюс. — Тебе пересказать или сам прочтешь?
Серж вырвал свиток из его рук. Дрожащими пальцами развернул бумагу, и взгляд его упал на первые строки.
«Я взяла на себя смелость писать к вам.
Я отпускаю вас. Теперь вы можете найти себе иную даму, которой, уверена, будут нравиться ваши канцоны. Простите, что не сумела оценить их по достоинству…».
Оторвал глаза от письма, посмотрел в окно, за которым по-прежнему кружил снег. Судорожно глотнул, чувствуя холод, закрадывающийся в душу. Посмотрел на Паулюса. Ничего не сказал, вернулся к чтению.
«… Отныне я не нуждаюсь в ваших услугах. Венчание не состоится. Сегодня я уезжаю в Жуайез, а завтра отправлюсь в аббатство Фонтевро. К тому вынуждают меня обстоятельства. Еще недавно меня страшил монастырь, но теперь я знаю, что это единственно верный выход.
Прощайте и будьте счастливы.
Я не смею просить вас помнить обо мне. Но если иногда вы назовете мое имя, я буду знать, что жизнь моя проходит не зря».
Последние строки перечитал дважды. Теперь дрожали не только пальцы — дрожало сердце.
— Когда она это принесла тебе? — сорвавшимся голосом спросил он Паулюса, наблюдавшего за ним.
— Вскоре после тебя явилась. Пока я прочитал, пока дошел, — он помолчал в раздумье. Обвел взглядом комнату. По столу были разбросаны свитки. Часть из них догорала в очаге. Монах хмыкнул. — И что собираешься делать?
— Жениться. Нынче же. Готовь свою праздничную сутану! — выдохнул Серж и, мимоходом похлопав друга по плечу, помчался на половину герцогини, толком не понимая, что и как он скажет, но зная совершенно точно — любим!
Катрин собиралась к отъезду. Равнодушно смотрела на двух служанок, которые суетились, укладывая вещи в сундуки. Иногда они спрашивали ее о чем-то. Но герцогиня не отвечала. Она их не слышала. В голове ее было пусто. Она больше не мечтала. Она гнала от себя воспоминания.
Дверь распахнулась без стука, и на пороге выросла фигура Сержа Скриба. Не отрывая ищущего взгляда от герцогини, он зычно гаркнул служанкам:
— Вон пошли все!
Герцогиня де Жуайез все также равнодушно посмотрела на ворвавшегося в покои мужчину. Он вел себя бесцеремонно, отдавая приказы. Словно имел право распоряжаться здесь. Но спорить с ним не стала. К чему? Через несколько дней все это не будет иметь никакого значения.
Катрин слабо кивнула девушкам, чтобы те вышли, и отвернулась к окну.
Когда они остались одни, ему показалось, что сквозь тишину он слышит стук собственного сердца. Оно было наполнено болью и мучительной нежностью, которой трубадуру никогда не обратить в слова — это чувство было непостижимо. Ее равнодушный, почти болезненный вид терзал его сильнее, чем любые ее высокомерные слова. И вина — его крепко взяла в тиски. Серж отчаянно хотел взять Катрин за плечи и встряхнуть, а после прижать к себе, даже если она не станет противиться. Но большего, чем сделать один-единственный шаг, он так и не посмел.
— Это правда — то, что вы написали? — спросил он и ужаснулся тому, как грозно прозвучал его голос.
Она перевела на него отрешенный взгляд. Долго молчала, не сразу поняв, о чем он толковал. Ах, да! Письмо. Паулюс уже передал его. Так вот почему он здесь.
Катрин слабо пожала плечами и тихо, бесстрастно ответила:
— Правда.
— Вы любите меня, — это был не вопрос, он утверждал это по праву, данному ему прощальным ее посланием. — Вы любите меня, хоть и не произнесли этого слова ни разу.
— Слова… как много значения вы придаете словам, — слабое подобие улыбки коснулось ее губ. — Я люблю вас, — произнесла она и прислушалась к звуку собственного голоса. Чужого и безжизненного.
— Я поэт. Поэтам это свойственно, — в два шага он был возле нее и склонил перед нею колени, так и не осмеливаясь взять за руку. — Будьте моей женой, мадам.
— Вы сошли с ума, Серж, — она прикрыла глаза и чуть качнула головой.
— Давно. Едва увидел вас. Будьте моей женой.
— Серж, это невозможно. И вы об этом знаете.
— Все возможно, если вы этого хотите, — прошептал он горячо, пытаясь заглянуть в ее печальные изумрудные глаза, — я не прошу вас стать супругой трубадура. Я прошу вас стать женой маркиза де Конфьяна, пребывавшего многие годы в опале у своего рода, воспитанного герцогом де Жуайезом, но теперь вернувшего свое имя. Будьте моей женой, Катрин.
Она замерла на несколько мгновений. Стало тихо. Его слова оказались тяжелым камнем, глыбой неподъемной, и он сам это чувствовал, глядя на нее. И все же надеялся.