Змеиное Солнце

Гурова Анна Евгеньевна

Кирья почти заставила себя войти.

Тут еще кое-что надо было забрать, если не унес Учайка. И если запасливые сородичи не растащили. У отца было много хорошего — бронзовые топоры, ножи... «Надо бы взять копьецо и лук», — подумала Кирья, шаря взглядом по закопченным бревенчатым стенам. Лука не нашла, взяла небольшой топорик.

Никто ничего не тронул. Не посмели.

«Мы дети Толмаевы! Батюшку уважали, а нас с Учайкой боятся», — с мрачной гордостью подумала Кирья.

Когда глаза привыкли к темноте, Кирья сперва забралась на лавку и принялась осматривать

божницу. Там теснились все привычные охранители: рогатый пращур Хирва, выточенный отцом из соснового корня, рядом потолще — Мать-Лосиха, за ними пучеглазые домовые духи. Они сторожили нечто, завернутое в тряпицу.

Внутри тускло блеснул золотой кругляш с тиснеными треугольными лучами-стрелами на золотом обруче. «Не из награбленного ли?» — брезгливо подумала Кирья. Потом вспомнила — из подарков. Ей же и подарили. Бережливый Урхо сразу спрятал, чтоб не потеряла. Кирья надела солнечный кругляш на шею. «Тут еще Учайкин волчок всегда лежал», — вспомнила она. Но сейчас его на божнице не было. «С собой, значит, унес отцову памятку», — поняла она и почему-то порадовалась этому. Слезла с лавки и прошла в женский угол, где хранился короб с ее приданым.

Кирья росла без матери, однако женщины рода Хирвы обучили ее всему, что должна уметь добрая хозяйка дома, — прясть, ткать, шить, вязать, штопать... Но ткала и шила Кирья только повседневное. Тут же, в заветном коробе, было совсем другое — богатое приданое, принесенное в дом Толмая его женой, матерью Урхо и Учайки. Отец нечасто разрешал Кирье туда заглядывать.

Сверху лежала свернутая понева из густо-синей ткани. Такую красивую ткань умели делать только дривы. Кирья со вздохом отложила ее в сторону. Понева — одежда хозяйки, жены, матери семейства... Была бы сестра — ей бы отдала, а так... «Никогда не носить тебе поневы», — будто кто-то шепнул ей в уши. Кирье на миг стало грустно — но лишь на миг. Она спокойно отложила в сторону синий сверток.

Под поневой лежал ремень — кожаный, с бронзовыми накладками. Такие ремни девицы и женщины рода Хирвы носили только по праздникам. Кирья довольно улыбнулась — его-то она и искала — и принялась одну за другой доставать и раскладывать по лавке драгоценные вещи.

Первым делом она переоделась в материнскую вышитую рубаху. Ее детская рубашка была ей уже мала, запястья торчали из рукавов. Кирья только удивилась, как быстро выросла и вытянулась у добродей, — день за год! Переодевшись, опоясалась ремнем, собрала в свой дорожный короб литые украшения. Укладывая туда расшитый жемчугом наголовник, пригляделась и вдруг сообразила — а ведь он не вержанский. Таких круглых с ушками здесь не носили. А подвески? Не щуки, как положено, и даже не утицы, какими украшают себя девушки-карью, а вовсе лягухи!

«Выходит, матушка была не вержанка? — задумалась Кирья. — Неужто из рода Эквы? Они ведь совсем далеко отсюда, за рекой, у Мокрого леса...» Впереди смутно забрезжили какие-то новые пути. Может, туда уйти? Если там родня...

«Какая родня? — одернула себя Кирья. — Батюшка меня на озере в корзинке нашел! Одна у меня родня — летун крылатый!»

Был, правда, Учайка.

Еще у добродей Кирья узнала, что старший брат с войском ушел в Ладьву. До сестры ему явно никакого дела не было. Обрадуется ли, если встретит? Признает ли?

Взгляд ее невольно метнулся к каменке. Вергизов дуб — вот куда сейчас лежит ее путь.

Кирья закрыла короб, поклонилась божнице и вышла из избы.

С Мазайкой они встретились возле околицы. Парень снарядился основательно — взял с собой топор, копье и лук, переоделся, надел кожух, шапку и теплые сапоги из оленьей кожи. Пока осень стояла теплая, но это ничего не значило. Заканчивался листопад, в любой день могли грянуть заморозки.

Увидев подругу, Мазайка ахнул.

— Совсем девица, — смущенно проговорил он.

— Скажешь тоже!

Внук Вергиза разглядывал Кирью, будто впервые увидел. Материнская рубашка по вороту, подолу и рукавам была вышита красными и черными обережными узорами — целый мир со зверями, птицами и добрыми духами. Ветви спускались на грудь, птичьи крылья обнимали плечи. Талию Кирья стянула широким поясом, сверху надела кожаную безрукавку, волосы убрала под обшитый бронзовыми зверями наголовник. На ногах оставила братнины порты и толстые шерстяные обмотки — ведь не в избе сидеть, а по лесу ходить.

— А еще ты на Локшу стала похожа, — продолжал разглядывать ее Мазайка. — И повадки, и даже взгляд такой же...

Кирья показала ему язык.

— Рубаха красивая, в лесу оборвешь.

— Я потом сниму. А сегодня не хочу. Если убьют... Помнится, батюшка рассказывал: когда род собирается на смертный бой, так надевают все лучшее...

— Кто убьет? — фыркнул Мазайка. — Какой бой?

Тут он умолк, потрясенный, — он наконец сообразил, кого ему напоминала Кирья. Юного воителя, арьяльского царевича! Смуглые щеки, золотые волосы, солнце блестит на шее!

— Думаешь, в лесу всего одно чудище бродит? — продолжала подруга. — А если у дедкиного дуба нас сторожат? Помнишь, какое там болото по соседству?

— Дед там все чарами запечатал. Кроме него, никто пройти не мог, разве по его дозволению.

— Только на то и надеюсь...

Кирья вновь вспомнила своего черного крылана. Своего ли? С тех пор как она вернулась из-за Кромки, он как в воду канул и на призывы не откликался... Вдруг она ни с того ни с сего засмеялась.

— Чего хихикаешь?

— Да подумалось, два грозных вояки на битву собрались: волчий пастырь, которого волки не слушают, и добродея-недоучка с краденой дудкой! А против нас — сама Калма!

— Мы ее уже раз одолели, — возразил Мазайка. — А Дядьки...

Мазайка огляделся. Он чувствовал, что стая где-то поблизости. Порой он даже видел кого-нибудь из них. Но Кирья права: с тех пор как он своими руками сломал манок, Дядьки перестали его слушаться. Хоть и не покинули. Это обнадеживало.

Втайне Мазайка надеялся, что в выжженном молнией дупле, служившем Вергизу жилищем, сыщется иная дудочка. Дед все время что-то резал и вытачивал, то из дерева, то из кости, — отчего бы ей не сыскаться?