Змея
Шрифт:
Ну и тут вот такое дело, продолжал Билл, как будто его дело было как-то связано с демонстрацией трофея, — да это вообще шантаж, мелькнуло в голове у сержанта, но он чувствовал себя выжатым как лимон и совершенно потерял способность сопротивляться, — такое, в общем, дело, сказал Билл, я чегой-то подустал и был бы рад пропустить сегодняшние учения. Уж столько мы маршировали на этой неделе, да и вообще, увольнение у нас вечером, а на это тоже силы оставить надо.
Сержант наконец отлепился от стены, вышел на солнце, повернулся к Биллу, и тот увидел, что солнце подсвечивает уши сержанта так, что они кажутся красными и воспаленными, а лицо, находящееся в тревожной полутени, покрывает нездоровая, даже непристойная бледность. Вот засранец, подумал Билл, но тут сержант Буман наклонился поправить сапоги. Да, у вас же сегодня увольнение, произнес он, почти не шевеля губами, с трудом выпрямился, повернулся и пошел к казармам.
Билл ввалился в прохладный полумрак барака. Нарочито громко протопал к койке, скинул винтовку и ранец и улегся. Окна были закрыты, и пятьдесят две койки источали резкий неопределенный запах. Уже через минуту он забылся тяжелым, потным сном, а когда проснулся, понял по шуму в бараке и разговорам на улице, что обед закончился, — значит, сейчас где-то начало первого.
Тут он вспоминает про Ирен и кафе, еще какое-то время не встает, дремлет и просто думает о ней, проваливается в сон, и ему снится, что Ирен и сержант Буман сидят на скамейке у поля для гольфа и целуются, а он бесшумно подкрадывается к ним с маленькой гранатой в руке. Замахивается, но никак не может решить, с какого расстояния лучше бросать, и граната нагревается, жжет ему руку, а потом с шипением взрывается, но ему не больно. Он смотрит на руку и, к своему ужасу, обнаруживает, что впившиеся в ладонь осколки гранаты превратились в извивающихся змеек.
Билла прошибает холодный пот, он просыпается и вылезает из постели. Ранец валяется на полу, но в нем — не предвещающая ничего хорошего тишина. Он поднимает ранец с такой осторожностью, как будто тот наполнен взрывчаткой, засовывает в шкаф, подпирает винтовкой и быстро закрывает дверцу. В барак с проверкой приходит дежурный лейтенант, Билл прячется за шкафом, а когда опасность миновала, потихоньку выбирается из укрытия и умудряется незамеченным добраться до опушки леса. Потом с колотящимся сердцем и потными ладонями бежит по усыпанной хвоей тропинке через лес. Внезапно он вспоминает свой сон, вспоминает так живо, что ему приходится посмотреть на руки, но с ними все в порядке — довольно крупные, загорелые, с голубоватыми выступающими венами. Биллу становится как-то неловко, он сбавляет шаг и становится собой. Холодным. Спокойным. Сейчас я, как всегда, зайду в кафе, думает он. И скажу, вот видишь, Ирен, ты тут сидишь и кого-то ждешь. И как всегда — не меня, да?
4
Вентилятор под потолком жужжал, как случайно залетевший в дом шмель. Прохлада разливалась по комнате, увлажняя нагревшийся воздух. Рядом с музыкальным автоматом, на шатком столике с мраморной столешницей, стояла грязная ваза с жирафьим горлышком, из которой свисал мертвый букет желтых георгинов, и, когда потоки воздуха с потолка касались его, цветы содрогались в предсмертных судорогах и из разинутого рта вазы доносился запах застоявшейся воды.
Других посетителей в кафе не было, только официантка скучала у стойки бара, разглядывая отражение своих танцующих щиколоток в пыльном зеркале, которое легко можно было принять за сгусток зеркальной пыли. Время от времени она хмурилась и искоса поглядывала на сидевшую у окна пару: в наклоне ее головы было и высокомерие, и неприкрытый интерес, но как она ни старалась, у нее не получалось расслышать, о чем они говорят, поэтому она в легком раздражении вернулась к созерцанию своих танцующих ног, на этот раз добравшись до изящных коленок.
Мимо кафе, оставив за собой клубы пыли, с ревом промчался автомобиль, пыль осела и напряженно застыла над дорогой — казалось, что дорога просто выпустила газы. Он как раз собирался поделиться с собеседницей этим наблюдением, выливая остатки сливок из треснутого молочника в землистого цвета кофе, но услышал, как официантка напевает мелодию из «Black Fantasy», и тогда его взгляд скользнул мимо Ирен, погружаясь в полумрак заведения.
Сначала в мутной поверхности зеркала он увидел себя, а рядом — каштановые волосы Ирен, ее постоянно движущийся затылок. Потом отражение исчезло, и зеркало заполнилось плотью официантки — звали ее Вера, и с ней было очень интересно танцевать. Она приподнялась на цыпочки, паркет заскрипел так, что слышно было за их столиком, юбка взметнулась чуть выше колен, Биллу вдруг показалось, что их взгляды в зеркале встретились, и ему стало жарко. Внезапно он обнаружил, что это очень возбуждает — сидеть напротив девушки, которой он вроде как нравится, ну или, по крайней мере, она считает его крутым парнем, и одновременно с этим, глядя ей через плечо, раздевать взглядом другую. Где-то в подсобном помещении оглушительно затрезвонил телефон, Вера уступила место отражению Ирен, лениво зашла за барную стойку, не сводя при этом глаз
Ирен сидела лицом к приоткрытому окну, чувствуя, как с улицы просачивается оглушающая полуденная жара, наполняет конечности тоскливой и упрямой слабостью, она молчала, а ее взгляд то и дело прыгал, словно мячик, к серому, исполинскому зданию вокзала через дорогу, и вся жизнь, ну или, по крайней мере, жизнь этого дня, вдруг показалась ей неописуемо серой и тоскливой, и ей ужасно захотелось чего-то, что забрызгало бы эту невыносимую серость кровью. Она положила ногу на ногу и не стала одергивать платье, хотя прекрасно понимала, что Билл не может видеть сквозь стол, провела пальцами по шву чулок, судорожно попыталась вспомнить утренние ощущения, но кружащее голову чувство не вернулось. Все было немо и глухо, она прикрыла глаза, погладила себя по ноге, по колену, по подрагивающему бедру, потом попробовала представить, что на самом деле это его рука, и тут что-то почувствовала, но, когда открыла глаза и увидела, что он смотрит ей через плечо, серая тоска вновь заполнила ее целиком.
Взяв в руки чашку с липким черным кофе, на поверхности которого плавало несколько белых сливочных островков, она вдруг вспомнила, что раньше по утрам всегда относила сюда сливки, в глубинах ее души вдруг закопошились ностальгические мысли, а в темных подвалах начали прорастать ростки сожаления, поэтому она тут же со звоном поставила чашку на блюдечко с коричневым кантом и решительно подумала: всё, иду домой! Пошел он со своим дурацким праздником! Расплачусь за кофе и пойду!
Она уже повернулась было позвать официантку, но тут на кухне зазвонил телефон, Ирен услышала удаляющиеся шаги девушки и подумала: придется, значит, подождать, пока она не вернется. Было слышно, как та разговаривает по телефону своим неприятным сиплым голосом, и по ласковому тону Ирен поняла, что официантка говорит с мужчиной, потом громко хлопнула дверь, и девушка поняла, что это надолго. Все равно — ухожу, подумала она, к черту это все. Она слегка отодвинула стул, достала из висевшей — и очень модно висевшей! — на плече сумочки расческу и принялась энергично причесываться. Все это время она старалась смотреть в окно и не смотреть на него, но тут он подвинул по столу чашку, и она взглянула на него — случайно, по ошибке, и тогда он впился в нее взглядом, и внутри вдруг стало горячо, и она сразу поняла, что все бесполезно.
Все бесполезно. Сидя там, она уже отдавалась ему, его взгляд, его глаза не оставляли ее в покое. Широкая ладонь залезла в нагрудный карман гимнастерки, пальцы достали смятую папиросу и небрежно засунули в уголок рта, а потом он потянулся за спичками, но ладонь проплыла мимо и опустилась в районе выреза ее платья, коснувшись тыльной стороной кожи над грудью. Ирен не посмела даже дернуться — вдруг кто-то увидит! — слегка раздраженно оттолкнула его руку, почувствовала, как внутри нарастает желание сопротивляться, и решила-таки оказать сопротивление — несильно, немного, для вида.
О-о-о-о-й, сказала она, распахнув голос словно веер, угости сигареткой, можно мне целую, стараясь, чтобы ее слова звучали уверенно, как будто она действительно этого хочет и знает, что делает, хотя курила она очень редко. Получив то, что просила, она с вызовом сунула сигарету в рот, он дал ей прикурить, она затянулась, дым оказался в легких, и Ирен элегантно выдула его из левого уголка рта. Он продолжал держать горящую спичку прямо у нее перед лицом, как будто хотел осветить ее, она зажмурила правый глаз, и тогда все как будто сильно увеличилось, а бoльшая часть его лица расплылась и исчезла.
Дразнишься, сказал он и самодовольно ухмыльнулся, да так широко, что сигарета выпала изо рта прямо в чашку и с шипением утонула в кофейном болоте. Оба расхохотались, и ей даже польстило, что он смеется вместе с ней, и стало тепло и легко, почти что легкомысленно легко, подумала она: сижу в тихом кафе в компании мужчины, которого едва знаю, курю так по-взрослому и со знанием дела. Тут она заметила, что в ее разгоряченном теле что-то происходит — серость и тоска опустились на дно подвала, задавили пробивавшиеся там ростки, и она с ликованием подумала: со мной что-то происходит. С нами что-то происходит. И тут она снова достала расческу, расчесала каштановую челку, посмотрела на него из-под челки сквозь густой сигаретный дым и сказала: вечером, значит, повеселимся, да? А твой Дональд Дак будет? — Да, Маттсон собирался, ответил он. — Ох уж этот пройдоха, прощебетала она и засмеялась, не забывая вовремя делать затяжки.