Змия в Раю: Роман из русского быта в трех томах
Шрифт:
— Прочь с глаз моих! — вскричала Зиновия и повелительным жестом указала ему на дверь.
— Я сделаю все, что хочешь, — взмолился Феофан, — только прости меня на этот раз.
Скрестив на груди руки, Зиновия присела на подоконник и пристально смотрела на него темными, грозными глазами.
— Скажи хоть слово, — опять начал Феофан, — или накажи меня.
— Я это и собираюсь сделать, — ответила она, — ты теперь две недели меня не увидишь.
— Я такого не перенесу. — Феофан побледнел как полотно. — Любое наказание,
Она встала и повернулась к нему спиной.
— Я же устраивал такое, потому что поглупел от любви…
— Следовательно, ты признаешь, что ты глупец?
— Да.
— Дурак?
— Да.
Она взглянула на него через плечо и улыбнулась, тогда он припал к ее руке и стал осыпать ее поцелуями.
— Однако ты должен понести наказание.
— Делай со мной, что хочешь.
— Во-первых, я велю на трое суток посадить тебя под замок, во-вторых, за это время ты тысячу раз напишешь мне фразу «Я осел!» и, в-третьих, полностью выучишь наизусть первую песнь из «Мессиады» Клопштока. [39]
Зиновия без церемоний отвела несчастного грешника к директору и сказала тому несколько лестных слов, которых вполне хватило, чтобы на три дня упрятать в карцер ее непутевого, как она выразилась, племянника.
39
Фридрих Готлиб Клопшток (1724–1803) — известный немецкий поэт.
Пока Феофан исправно зубрил «Мессиаду» и, тяжко вздыхая, раз за разом выводил на бумаге добровольное признание «Я осёл», Зиновия позволила поухаживать за собой дядюшке Каролу: тот устраивал для нее в гостинице маленькие лукулловы пиры, преподносил ей цветы и конфеты.
— Ах! Не будь ты такой красивой, избалованной и требовательной, — сказал он ей на третий день, — я бы с тобой объяснился, а так мне смелости не хватает.
— Тебе это только кажется, — возразила Зиновия, — впрочем, я тебе сейчас помогу. Ты хотел бы сказать мне, что я тебе очень нравлюсь?
— Больше того, гораздо больше.
— Что я мила тебе?
— О! Еще много больше.
— Ну, для начала и этого достаточно.
— Подвергни меня испытанию, Зиновия, дай возможность доказать, как глубоко я тебя почитаю.
— Почему бы и нет? — согласилась она. — Я уже давно хотела купить Феофану лошадь. Стало быть, отдай ему одну из своих.
— С превеликим удовольствием, — ответил Карол, — вот только у меня нет подходящей, зато я могу сейчас же предоставить в твое распоряжение необходимую сумму.
— Договорились.
Когда Феофан покинул узилище, Зиновия приветствовала его отрадным известием о том, что она убедила дядюшку Карола купить ему лошадь, и в тот же день юноша действительно ее получил. Когда он в восторге кинулся благодарить тетушку, та открыла книгу с «Мессиадой» и сказала, что прежде
— А ты что эти три дня делала? — спросил Феофан.
— Позволила за собой поухаживать.
— Зиновия!
Он схватил ее за запястья, его темные глаза горели негодованием.
— Опять ты ревнуешь? — спокойно проговорила она. — Тебе кто дал на это право? Я в любом случае не могу взять тебя в мужья, это было бы просто смешно.
— Разве я виноват, что так безрассудно влюблен?
— Да это прямая твоя обязанность, племянник и должен быть влюблен в свою тетю.
Вечером она отправилась с дядюшкой Каролом и Феофаном в кафе и присела за столик, за которым расположились гусарские офицеры. Гольдман, игравший неподалеку в пикет [40] с одним богатым евреем, увидев ее, демонстративно бросил карты на стол и окликнул маркера. [41] С пафосом извлек из кармана бумажник и, расплачиваясь, как бы невзначай позволил присутствующим увидеть несколько ассигнаций по тысяче гульденов. Когда маркер помогал ему надеть шубу, он во всеуслышание произнес:
40
Пикет — карточная игра.
41
Маркерами в Австро-Венгрии называли также кельнеров и официантов.
— Если так будет продолжаться и дальше, сюда скоро ни один приличный человек не захочет прийти.
Затем нахлобучил на голову шапку и, сверкнув выпуклыми глазами, выразительно посмотрел в сторону Зиновии.
Феофан собрался было броситься на него, однако тетя остановила его энергичным взмахом руки. Тогда из-за стола поднялся майор:
— Сударыня, вы позволите мне быть вашим рыцарем?
— Нет, барон, ни за что, это дело Карола. Поглядите на него, он сгорает от нетерпения помериться силами с Гольдманом.
Она произнесла это совершенно серьезным тоном, хотя готова была укусить себя за язык, чтобы не задохнуться от душившего ее смеха.
— Ты полагаешь, мне надо… — отозвался Карол.
— Я тебя не удерживаю, следуй во всем велению своей геройской души.
Она отвернулась и хихикнула, закрывшись носовым платком.
Дядюшка Карол, догнав Гольдмана, ухватил егоза воротник.
— Сударь… как вы смеете… — пробормотал Гольдман.
— Если вы сегодня же не пришлете своих секундантов, — заявил Карол, — то завтра я прикажу моим казакам выпороть вас посреди Рыночной площади.