Знакомая варежка (Повести и сказки)
Шрифт:
— Тяв-тяв-тяв, тяв-тяв-тяв, — всё настойчивее звал Пылесос. Он уже начинал злиться, почему это хозяин не обращает на него внимания. Ведь он ему тут такое отыскал, пальчики оближешь.
Борька сидел, ни жив ни мёртв. И когда Пылесос особенно громко и призывно растявкался, он схватил щенка и сжал ему морду. Щенок стал неистово рваться из Борькиных рук. Лаять он уже не мог. Он пытался издавать какие-то звуки со стиснутыми зубами. Звуки были странные, задушенные. И если оглушительное гавканье не обратило на себя внимание Лёвки (он просто к нему привык), то тихие звуки его сразу насторожили.
— Пылесос,
— Ммм-ммм, — на высокой ноте ответил щенок.
— Ты где?
— Ммм-ммм-ммм, — ещё выше замычало где-то под ребячьими ногами.
Лёвка перегнулся через старые перила, заглядывая под лестницу, но бурьян мешал разглядеть, что там такое. Борис понял: Лёвка сейчас спрыгнет с лестницы и поползёт через бурьян к своему мычащему щенку узнать, почему он мычит. Ведь он же не корова, чтобы мычать. Борис в испуге разжал руки.
Пылесос плюхнулся на землю и так возмущённо, так отчаянно залился щенячьим не то визгом, не то лаем, что даже Лёвка, привыкший к его пронзительному голосу, отпрянул от перил.
— Ты что, с ума сошёл? — начал он отчитывать Пылесоса, который уже взобрался на лестничную площадку и завертелся между десятью ребячьими ногами.
Пёс настойчиво требовал, чтобы хоть какая-нибудь одна пара ног (пусть даже незнакомая), но откликнулась на его призыв и полезла под лестницу, если уж хозяин предал его и не желает слушать. Но, к его удивлению и страшной щенячьей обиде, все десять ног почему-то быстро-быстро побежали вверх. Им сейчас было не до него. А щенок привык к вниманию, к тому, что его просьбы, а тем более требования, выполняются.
И вдруг такая незаслуженная обида.
Он ещё не дорос до большого умного пса, поэтому не понимал, что случилось что-то серьёзное, что сейчас нужно не обижаться, а бежать за этими десятью сверкающими пятками. Обязательно бежать, потому что где-то там очень может понадобиться его верная собачья помощь.
А он от обиды решил не возвращаться к своему хозяину, найти себе нового, хорошего, который не будет его обижать. Ему стало грустно и одиноко. Он сел на лестничную ступеньку, положил на неё свой невесёлый хвост в репьях и решил пойти следом за первым человеком, который пройдёт мимо него по лестнице. Но никто не шёл. Становилось всё грустнее, всё невыносимее жить на белом свете.
И вдруг с самой верхней ступеньки лестницы раздался такой знакомый, такой родной, такой замечательный, такой самый прекрасный на земле Лёвкин голос:
— Пылесос! Пылесос, ты где? Айда!
У будущего большого пса радостно ёкнуло собачье сердце. И он со всех четырёх лап рванулся кверху, стараясь перескакивать через ступеньки, чтобы скорее добежать до огромной радости, которая ждала его там, наверху. Он даже не тявкал, даже не визжал, он бежал молча (так было скорее!), неистово, бешено бежал, дав себе строгую собачью клятву не обижаться на хозяина. Ведь он — человек. Он знает, что делает.
А Борька вылез из-под лестницы. Пыльный, грязный, густо засыпанный трухой, стоял он в бурьяне и глядел вслед ребятам. Его разбирало любопытство: что там будет, куда побежали все. Выучить оставалось всего две строчки, и он решил бежать за ребятами, уча по дороге. К ним он не подойдёт, будет на таком расстоянии, чтобы в
Каково маме всё это слышать?
Пять ребят и собачонка со всех своих четырнадцати ног неслись к почте. Ещё издали Лёвка увидел мальчишку с кляксами. Он топтался у почты, держа за руку малюсенькую девочку в жёлтом пальтишке. Издали казалось, что это не девочка, а огромный осенний листок. Будто живёт где-то неподалёку гигантское дерево. Сейчас осень, и оно пожелтело. Ветер сорвал с него лист и принёс сюда, к почте, а сам улетел. Он может снова прилететь, подхватит лист и унесёт с собой, неизвестно куда. И чтобы так не случилось, мальчишка крепко держит этот лист за руку.
А рядом с ним стоит ещё какой-то мальчишка, совсем незнакомый, тоже в школьной форме, только без клякс на лице (наверно, у него нет больного друга).
Мальчишка с кляксами, когда бежал в детсад, встретил одноклассника, рассказал всё, и тот, конечно же, согласился ему помочь.
Когда пятеро ребят и собачонка подбегали к почте, то услышали:
— А снимать головы они не имеют права.
— Почему?
— Это тайна.
— Какая тайна?
— Страшная. Если её раньше времени рассказать, то четыре человека из беды не выйдут. Понятно?
— Понятно, — мальчишка без клякс кивнул, хотя ему абсолютно ничего понятно не было.
— Здрассте!
— Здрассте!
— Тяв-тяв-тяв!
— Бежим к Щуке домой! — крикнул Лёвка.
— А Катюшка как же? Она не может бежать, как мы.
Катюшка — осенний листок — оказалась удивительно весёлой сестрёнкой. Она вертела стриженой жёлтой, как пальтишко, головой, с интересом разглядывала ребят и всё время улыбалась. Вот она потянулась рукой к соске, которая болталась у Лиды по слюнявчику.
— Правильно, — сказал Лёвка, — иди к ней.
Он взял осенний листок за руку и подвёл к Лиде.
— Ты девчонка, поручаем её тебе, вам, в общем, вдвоём, — он обернулся к Ларисе.
Лида взяла осенний листок на руки и шёпотом на ухо проговорила: «уа, уа, уа». Катюша улыбнулась ещё веселее и потрогала кружева на её розовом чепчике.
— Какая мировая сестрёнка, — сказал Лёвка мальчишке, — не ревёт. Вот бы мне такую, — и вздохнул, вспомнив Алку-кричалку.
И все побежали. Лёвка впереди, за ним Пылесос, за Пылесосом все остальные. Девочки всё время отставали. Осенний листок был не таким уже лёгким. И вот самый робкий из всех Степан оказался и самым догадливым. Он молча, не говоря ни слова, взял Катюшку на руки. Он же был сильнее, чем девчата. А все трудные, тяжёлые работы должны делать мальчишки.
Катюшка не испугалась Стёпиного поплавка и всё так же весело продолжала улыбаться. Теперь уже никто не отставал.
Вот и нужный переулок, вот и двор.
— Тебе сразу туда показываться нельзя, — сказал Лёвка мальчишке с кляксами, — а то из-за твоей зелёнки всех вытурят. Мы сначала объясним.
Но тот запротестовал:
— Нет, я сразу пойду, я за вас прятаться буду, она не увидит.
— Тогда нарви травы и нюхай, чтобы кляксы не видны были.
Мальчишка сейчас же стал рвать всё, что росло у Щукиного забора.