Знаменитые писатели Запада. 55 портретов
Шрифт:
Мадам Бовари
«Госпожа Бовари — это я», — заявлял Флобер. То ли серьезно, то ли иронически.
«Ужасная работа! Какая мука! — признавался писатель, когда бился над романом. — О искусство, искусство! Что же это за чудовищная химера, выедающая нам сердце, и ради чего? чистое безумие — обрекать себя на такие страдания…»
«Как надоела мне Бовари! Но понемногу я все же начинаю в ней разбираться. В жизни ничего мне не давалось с таким трудом, как теперешняя моя работа, как обыденный диалог; а сцена в гостинице потребует месяца три. Бывают минуты, когда я готов плакать от бессилия. Но я скорее издохну, чем обойду ее…»
Флобер
В письмах к различным адресатам Флобер уверял, что в «Госпоже Бовари» нет ничего от него, что он не вложил сюда ни своих чувств, ни переживаний, что все, что он любит, отсутствует в «Госпоже Бовари». При этом он жаловался, как трудно ему влезать в шкуру несимпатичных ему людей, изображать пошлость. Главную героиню он называл «бабенкой» и предупреждал одну свою хорошую знакомую, чтобы она не сравнивала себя с Эммой Бовари: «Это до известной степени испорченная натура, женщина, чьи чувства и поэтичность фальшивы».
«Она хотела умереть и одновременно хотела жить в Париже» — это суть Бовари. И, как отмечал ее создатель Флобер: «Сейчас в провинциальных городках страдают не менее 20 Бовари».
В юности Флобер пережил точно такие же иллюзии, какими он наделил Эмму Бовари, ее тоску по романтике, по идеальной любви. Свое разочарование, свой крах былых мечтаний писатель вложил в провинциальную мещаночку Эмму. В ней он как бы бичует собственные заблуждения молодых лет. Какова главная причина несчастий литературной героини Флобера? Причина в том, что Эмма ждет от жизни не того, что жизнь может ей дать, не того, что сулят авторы романов, поэты, художники, путешественники. Она верит в счастье, в необычайные страсти, в опьянение любовью, во все яркое и необыкновенное, ибо все это вычитано из книг, и это все ласкает и манит.
Жюль де Готье назвал боваризмом умонастроение тех, кто тщится «вообразить себя иным, нежели он есть в действительности».
Что можно сказать по этому поводу? В характере почти каждого человека можно обнаружить малую толику боваризма. «В любом нотариусе можно обнаружить осколки поэта», — и это верно.
Эмма Бовари по природе своей — эти боваризм в чистом виде. Она не желает видеть того, что ее окружает, она грезит о совсем иной жизни и не желает жить той жизнью, какая ей дана. В этом ее порок, — делал вывод Андре Моруа, — в этом же был и порок Флобера.
«Но ведь это и твой порок, лицемерный читатель!» — восклицал Моруа.
«Извечный спор: „Госпожа Бовари — это я“. По правде говоря, госпожа Бовари — это любой из нас».
И далее Моруа отмечает, что Бовари «пока только грезит о любовниках в духе Вольтера Скотта и о шикарных нарядах, она всего лишь поэт». Но едва она делает попытку сблизить мечту и реальность, тут же она погибает, — нельзя красивую бабочку трогать грубыми пальцами: она слишком нежна для этого…
А теперь цитата из Владимира Набокова: «Эмма живет среди обывателей и сама обывательница. Ее пошлость не столь очевидна, как пошлость Омэ (аптекаря Омэ. — Ю.Б.). Возможно, слишком сильно сказать о ней, что банальные, стандартные, псевдопрогрессивные черты характера Омэ дублируются женственным псевдоромантическим путем в Эмме; но не избавиться от ощущения, что Омэ и Эмма не только фонетически перекликаются эхом друг с другом, но в самом деле имеют нечто общее — это нечто есть вульгарная бессердечность их натур. В Эмме вульгарность, пошлость завуалированы ее обаянием, ее хитростью, ее красотой, ее изворотливым умом,
Роман Флобера был воспринят по-разному: кто-то хвалил, а кто-то хулил. Нашлось много критиков флоберовского метода и стиля письма. «Во многих областях по-разному, — писал строгий аналитик Сент-Бев, — проявляются особенности новой литературы: знание, наблюдательность зрелость, сила, известная жесткость. Это характерные признаки людей, стоящих во главе новых поколений. Сын и брат выдающихся врачей, Гюстав Флобер, держит перо, как иные — скальпель. Анатомы и физиологи, я нахожу вас повсюду…»
«Романист-медик», «хирург» — такие ярлыки приклеивали Флоберу. В печати было множество статей, карикатур и пародий… А еще был суд. Он состоялся 31 января 1857 года.
Суд против Бовари и Флобера
Отрывки романа напечатали в журнале «Парижское обозрение», и разразился скандал. В результате его Флобер, редактор Лоран-Пиша и типограф Пиле были привлечены к судебной ответственности по обвинению их в «оскорблении общественной морали, религии и добрых нравов».
Прокурор Пинар обвинял Флобера в том, что он прославлял в романе «адюльтер», «поэтизировал супружескую измену», отрицательно, комически обрисовал представителя церкви и т. д. Прокурор находил двусмысленными слова о молодожене, который наутро после свадьбы выглядел так, будто «это он утратил невинность», и возмущался фразой, где говорилось, что Шарль был «весь во власти упоительных воспоминаний о минувшей ночи» и, «радуясь, что на душе у него спокойно, что плоть его удовлетворена, все еще переживал свое блаженство, подобно тому, как после обеда мы еще некоторое время ощущаем вкус перевариваемых трюфелей».
По поводу прогулки Эммы и Леона в карете по Руану прокурор негодовал, что тут «ничего не написано, но все подразумевается».
Каково?! Подразумевается!..
Защитник Флобера Сенар, удачно приводя цитаты из классиков, отрицал наличие в романе «похотливых картин», на которые ссылался прокурор, и высмеял его уверения в прославлении адюльтера, приводя описания страданий Эммы Бовари.
Хотя приговор суда и снял с Флобера предъявленные ему обвинения, но роман постановлением суда был все же опорочен, черное пятно осталось на платье Бовари и на репутации Флобера. Критики направо и налево раздавали оплеухи героине романа: «буржуазная Мессалина», «дама с камелиями», «куртизанка» и так далее. Ошеломленный Флобер признавался: «Кроме всего, меня тревожит будущее: о чем же можно писать, если столь безобидное создание, если бедная моя госпожа Бовари была схвачена за волосы и, словно гулящая девка, доставлена в исправительную полицию?»
Сегодня эти нападки смешны и непонятны. Сегодня не намеки, а описание акта, — секс без конца и без края, во всех проявлениях и во всех красках. Вот одна интеллигентная поэтесса пишет:
Потрогай здесь меня — и ты поймешь, Что женщина всегда изнанка рыбы: Все эти жабры, впадины, изгибы и внутренностей шелковая дрожь…Или в прозе: «…ее цепкое скифское влагалище плотной варежкой обхватило…» Что? И ежу понятно… Стихи, анекдоты, шутки — все на одну и ту же тему. Чем ниже — тем ближе. И ничего. Прокуроры молчат, — такие нынче нравы свободные, раскрепощенные, сладкие плоды сексуальной революции… А вот бедный Флобер пострадал.