Знаменитые писатели Запада. 55 портретов
Шрифт:
«Это я — таинственное существо? — спрашивал Флобер в письме к Жорж Санд в сентябре 1866 года. — Полно, дорогой маэстро. Я считаю себя отвратительно пошлым и временами страшно досадую на буржуа, который сидит во мне…»
«Дорогой маэстро» — прелестное обращение. Они переписывались в течение 10 лет — с 1866 по 1876 год — до смерти Жорж Санд. Основная тема переписки: творчество и, если выражаться высокопарно, лаборатория мастерства. «У Вас поток идей течет непрерывно, как река, у меня же как маленький ручеек…» — не то сообщал, не то жаловался Флобер.
Это были два антипода: Флобер — трудный, склонный к уединению
«Вы пишете на века, — рассуждала Жорж Санд в письме к Флоберу, — а меня, думаю, совсем позабудут или крепко очернят уже через полвека. Таков естественный конец истории. Ведь я пытаюсь влиять скорее на моих современников… заставляя их разделить мое представление о добродетели и поэтичности».
Флобер — Жорж Санд: «Вы одна и грустите; то же самое происходит со мной здесь (в Круассе. — Ю.Б.). Откуда берутся приступы мрачного настроения, которые по временам овладевают нами? Они набегают как морской прибой, чувствуешь себя так, словно утопаешь, хочется бежать. Я в таких случаях ложусь на спину, бездельничаю, и волна отливает…»
Флобер и Жорж Санд частенько писали о своем самочувствии, о настроении, о каких-то житейских делах, но все же основное в их переписке было творчество, проблема вечного искусства, Флобер считал, что «любой буржуа может обладать и отзывчивостью, и утонченностью, другими величайшими достоинствами, но при этом не быть творцом». Жорж Санд возражала: «Вы забываете, что есть нечто, что выше творчества, мудрость, и любое творчество есть не что иное, как выражение мудрости».
«Ах, мой дорогой мэтр! — отвечал Флобер. — Если Вы только научитесь ненавидеть! Именно ненависти Вам не достает. Ведь своими прекрасными загадочными очами Вы видите мир сквозь золотистую дымку…»
А что, собственно, говоря, надо ненавидеть? Объектами ненависти у Флобера были избирательное право и христианство. «Неокатолицизм, с одной стороны, и социализм, с другой, оглупили Францию, — возмущался Флобер. — Все теперь сводится либо к непорочному зачатию, либо к завтракам для рабочих». И в другом письме: «Я ненавижу демократию… потому что она основана на морали и Евангелии, а ведь они — что бы там ни говорили — сама аморальность, поскольку возвышают милосердие в ущерб справедливости…»
Для Флобера справедливость — больная тема, ибо весь он во власти несправедливого отношения к его творчеству. У Жорж Санд иная позиция, и она пишет: «Я никогда не умела отделять справедливость, о которой Вы говорите, от любви… Тот, кто отрицает любовь, отрицает саму истину и справедливость».
А потом грянули исторические события: унизительное поражение Франции в войне с Пруссией и разгул насилия в период Парижской Коммуны, — все это не могло не отразиться во взглядах Флобера и Жорж Санд.
«Пройдет немалого времени, прежде чем мы снова двинемся вперед, — пророчествовал Флобер. — Возможно, возродятся расовые войны, и через столетия мы увидим, как миллионы людей убивают друг друга?»
Через 34 года после смерти Флобера разразилась кровопролитная Первая мировая война…
Возражая против яростной нетерпимости Флобера, Жорж Санд писала ему: «Вы слишком любите литературу. Она убьет Вас, а Вы так и не сможете уничтожить человеческую глупость. Эту несчастную, дорогую мне глупость,
Флобер не согласился: «Не уверяйте меня, что „глупость свята, как младенец“. Ведь у глупости нет производительной силы. Дозвольте мне по-прежнему верить в то, что мертвые ничего не ищут, а покоятся в мире. На земле достаточно мук, пусть же и нам дадут отдохнуть в могиле».
Очень мрачным был господин Флобер. Очень мрачным. Читал его переписку с Жорж Санд, как бы сам участвуешь в интеллектуальной оргии, затеянной двумя титанами литературы. Однако, как отметил английский критик, налицо парадокс: мрачная раздраженность Флобера не только не угнетает, а, наоборот, бодрит нас, а мягкая доброжелательность Жорж Санд успокаивает…
Ну что ж, успокоившись, перейдем к следующей главке.
Флобер и Тургенев
Флоберу понравился Иван Тургенев, этот высоченного роста русский барин, русоволосый, всем своим обликом излучающий добродушие и печаль. Флоберу исполнилось 47 лет и он пригласил Тургенева к себе в гости: «Наконец-то мы хоть немного побудем вместе, дорогой друг! Советую вам ехать утренним поездом, который прибывает в Руан в 0.40. Там будет ждать карета, которая доставит вас в Круассе за 20 минут».
Флобер и Тургенев к этому времени знакомы уже лет пять. Они встречались в Париже на «Обеде освистанных авторов», на «Обедах пяти» и на «Обедах Флобера», где постоянно велись горячие споры по проблемам литературы. Знакомство перешло в дружбу, о которой американский писатель Генри Джеймс писал так:
«Между ними было некоторое сходство. Оба — высокие, массивные мужчины, хотя русский был несколько выше нормандца. Оба отличались большой честностью и искренностью и обладали прекрасно развитым чувством юмора. Они горячо привязались друг к другу, но мне казалось, что в отношениях Тургенева к Флоберу заметно было сочувствие к судьбе друга, удивляться этому не приходилось, у Флобера было больше неуспехов, чем удач. Громадный труд не дал ожидаемых результатов… Его усилия были поистине героическими, но за исключением „Мадам Бовари“ он сам скорее „топил“ свои произведения, чем способствовал их успеху… Флобер был слишком холоден, хотя изо всех сил старался воспламениться, и не найдете в его повестях ничего подобного страсти Елены к Инсарову, чистоте Лизы, скорби стариков Базаровых. А между тем Флобер во что бы то ни стало хотел быть патетическим… Было нечто трогательное в этом сильном человеке, который не мог вполне выразить самого себя».
Переписка Тургенева и Флобера 1863–1880 годов была опубликована во Франции под заголовком «Нормандец и москвич», в ней выражено восхищение друг другом. Флобер восхищался тургеневскими «Записками охотника», Тургенев — «Мадам Бовари» и сетовал на то, что повстречал французского романиста «так поздно» в своей жизни.
Оба классика были разными людьми, но, может быть, эти разности и притягивали их друг к другу. Тургенев был рассеян, склонен к тихой грусти, скептичен, немного ленив и в то же время активно жизнелюбив, изъяснялся он на изумительном французском языке, каким пользовались, по свидетельству Ипполита Тэна, в салонах XVIII века. Личная жизнь Тургенева известна: «на краю чужого гнезда» в семействе Полины и Луи Виардо.