Знание-сила, 1998 № 03 (849)
Шрифт:
Изобретательный матрос немедленно нашелся:
— В ведерке можно развести.
— Отлично,— одобрил штурман,— вытаскивай спички.
У моряков были захвачены с собой две коробки спичек, и Попов нашел их в промокшем ящике, где лежали остановившиеся часы. Как и следовало ожидать, спички отсырели. С глубоким разочарованием Попов протянул Точилову мокрые коробки.
— Ничего страшного,— сказал штурман и высыпал на ладонь.— Мы их быстро просушим.
— Положим на печку?
— Нет,— серьезно ответил Точилов,— далеко ходить. Можно быстрее.
Штурман снял
Снег разнесло, но руслановцы напились достаточно для того, чтобы нс испытывать жажды, и еще более мучительно почувствовали забытый голод. Пять суток мороза, пять дней и ночей без сна и еды окончательно обессилили их. Снег подбодрил, пробудил от смертельного сна, но никто из них не мог двигать руками, и опять трое легли на банки, надеясь немного сохранить энергию.
— Установим вахту,— предложил Точилов.— По пятнадцать минут каждый из нас будет отливать воду.
— Идет,— согласились моряки, и Бекусов взял ведро.
Молодой сигнальщик чувствовал себя крепче остальных. В последнее время он один отливал воду и заботился о состоянии шлюпки, но к концу пятых суток и Бекусов лишился сил. Он ползал по шлюпке и, желая зачерпнуть ведерком воду, должен был падать грудью на дно. Медленно приподнимаясь, держа бесчувственными пальцами ведро на груди, он падал на край шлюпки, свешиваясь за борт, и выливал воду. Так он вычерпывал воду минута за минутой. Штурман с матросом лежали, накрывшись одеялами, и время от времени Точилов слабым голосом просил:
— Бекусов, окликай нас. Буди. Иначе замерзнем.
Внезапно Бекусов услыхал над собой шелест и хлопанье крыльев. Он поднял голову и увидел птиц. Онемев от неожиданности, сигнальщик умоляюще протянул руки к птицам. Он хотел посвистать, позвать птиц, но понял всю бессмысленность своего намерения. Птицы покружились над шлюпкой, одна из них опустилась и села в трех дюймах от лица Бекусова. Казалось, стоит сделать одно движение — и можно схватить птицу зубами. Сигнальщик вздрогнул. Серая птица вспорхнула, стая улетела прочь и больше не появлялась.
Развести огонь стало единственным стремлением умирающих моряков. В волосах штурмана спички высохли, зубами Гочилов попробовал крепкие головки. Теперь оставалось собрать щепки. Под парусом валялись расщепленные доски от воздушного ящика. Попов собрал щепки, сложил пирамидой и потянулся за спичками.
—Нет,— гладя куда-то в сторону, сказал штурман.
М Попов, к своему ужасу, увидел на его лице знакомую гримасу горькой улыбки — Спички ведь высохли,— уже чувствуя недоброе, испуганно произнес Попов.— Сейчас зажжем.
— Нет... Ничего не выйдет,— отвернулся штурман, бросив Попову коробку.
Матрос подхватил спички и тотчас понял причину горечи Точилова: шкурка на коробках совершенно расползлась, превратившись в жижу.
— Миша Попов посинел,— рассказывает Бекусов.— Штурман лег, и я почувствовал, что жизни ему осталось не более чем на два часа. Он еще принял вахту, откачивал воду, я отдыхал. Он долго вычерпывал воду ведром, и я спохватился, заметив, что штурман работает уже около часу вместо пятнадцати минут. Я взял у него ведро. Точилов
...В Арктике с начала апреля устанавливается круглосуточный свет. День и ночь ходит солнце, день и ночь неразличимы. Не знали дня и ночи, потеряли счет времени потерпевшие кораблекрушение руслановцы. Временами сгущалась темнота, и они заключали, что это ночь, но то могло быть и туманом. Во все дни странствования менялись ветры, шторм то затихал, то снова разъярялся, и еще ни разу за все пять суток не показывалось солнце. Но к утру шестого дня, когда двое умирали, а третий от изнеможения рисковал свалиться за борт, тучи разошлись, исчез туман и засверкало солнце.
— Стало радостно и как будто легче. Я сознавал, что скоро кончится жизнь, бросил ведерко и решил: пока есть хоть немного жизни, я должен дать знать, как мы умирали, как погибли советские моряки из экипажа «Руслана». Пусть не подумают, что мы дрейфили. Я решил написать и оставить в шлюпке записку с прощальным приветом. В кармане нашлись карандаш и листок бумаги, и я хотел написать, но мокрая бумага разрывалась. Вспомнив, как поступил штурман со спичками, я положил бумагу под шапку, но сразу подумал: «Пока она просохнет, я кончусь». Тогда я стал писать на парусе. Лишь только я принялся писать, гляжу — штурман поднимается, вытягивает голову...
...Прозрачен голубой воздух. Успокоившееся море отразило синее небо. В ярком свете солнца открылась даль океана. Под надувшимся парусом по тихой воде скользила шлюпка. Это было на заре первого мая.
— Мотор! — сорвался крик с посиневших губ Точилова, а Бекусов подозрительно посмотрел на иггурмана.
— Какой тут может быть мотор? — отозвался Попов.— Тебе мерещится, штурман.
— Мотор! — вытянулся Точилов,— Я слышу, не мешайте.
— И я слышал...— прохрипел Бекусов.— Я воду твою слышал и горы видел...
— Мотор! Замолчите!
— Это в ушах звенит,— заклокотал голос Попова, он хотел рассмеяться.
— Стой,— настороженно промолвил Бекусов,— не может быть, чтобы нам двоим мерещилось. Сейчас и я слышу.
В тихом воздухе явственно застучал мотор.
— Сигнальщик,— взволнованно бросил штурман,— поверки голову, посмотри. Я не могу.
Мотор слышался все ближе и ближе. Бекусов приподнялся и повернул голову.
— Парусный бот! — воскликнул он.— Идет к нам полным ходом.
Моряки приподнимались, стеная от боли и радости. На фоне синего неба неслись ослепительно белые паруса — к шлюпке летел моторно-парусный бот, и руслановцы увидели на палубе машущих людей. Точилов прочитал: «Рингсаль», норвежец.— Подняв руку, он хотел взмахнуть фуражкой, но беспомощно упал...