Знание-сила, 2001 №03

Коллектив авторов

Но, во-первых, религия жива числом своих последователей (кто бы и что по этому поводу не говорил), а когда она начинает распространяться среди миллионов обычных людей, эта гигантская масса прекрасно играет роль «поглотителя быстрых нейтронов», и вслед за взрывом следует успокоение. Церковь находит компромисс с существующей цивилизацией (конечно, видоизменяя ее), с государством (вариант: основывает свое), и единицы фанатиков оказываются мало что значащими маргиналами, а жизнь возвращается в спокойное русло.

Научные же тексты, во-первых, в принципе ориентированы на меньшинство подготовленных профессионалов, и «широкие массы» пользуются лишь их конкретными техническими результатами – телевизорами, автомобилями и т.д., поэтому «поглощения» энергии научных текстов не происходит.

А во-вторых, религиозные тексты

имеют тенденцию к канонизации, к «остыванию» и уменьшению своего энергетического потенциала – религия не может и не должна постоянно пересматривать основы вероучения: ее идентичность, соответствие себе заключается в содержании текстов, а не в механизме их порождения, как в науке. Научный текст может опровергать самые основы существующего мировоззрения, но если он создан по определенным правилам, например, основан на экспериментах, которые можно повторить, – научное сообщество должно принять его как верный.

Таким образом, традиционными методами процесс лавинообразного роста информации неостановим, «взрыв пассионарности» (используя термин Л. Гумилева) становится перманентным, и человеческое общество встает перед необходимостью управления этим процессом, перед необходимостью превращения «водородной бомбы» науки в «управляемый термоядерный реактор».

Обращаясь к этой проблеме, С. Смирнов выдвигает ряд редких, с моей точки зрения, по красоте и парадоксальности мыслей. Во-первых, в трудах выдающихся историков XX века: А. Дж. Тойнби, Л.Н. Гумилева, И. М. Дьяконова, к последователям которых он себя причисляет, автор видит стремление сделать историю прикладной, технической наукой, предназначенной именно для разработки подобных методов управления. Во-вторых, он считает, что общество уже давно стихийно ищет способы неформального влияния на научную элиту, способы «заброски» в этот кипящий котел сильных внутриядерных взаимодействий управляющих текстов – частиц, которые должны направлять ход реакций в нужную ему сторону. Такие тексты он склонен видеть в фантастической литературе, доводящей до ученых потребности социума и ставящей перед ними вопрос об их повышенной ответственности.

Более того, он утверждает, что уровень развития того или иного общества в современном мире напрямую зависит от уровня развития в нем фантастики(!). Общество с высоким уровнем развития фантастической литературы способно пробуждать в научном сообществе высокий и точно направленный творческий потенциал. Так, подавление в 70-е годы фантастики в СССР и ее бурное развитие в США представляется автору первопричиной «застоя» и в конечном итоге поражения «Советов» в холодной войне. Добавлю, что в свете этой «безумной» гипотезы несомненный и заслуженный успех «новой волны» фантастики и фэнтези на постсоветском пространстве – симптом весьма обнадеживающий…

И, наконец, может быть, самое ошеломляющее. Есть всем известное общее правило. Для того чтобы освоить управление каким-либо сложным и крупномасштабным процессом, неплохо смоделировать его в миниатюре и в упрощенном варианте. Но как поступить таким образом с коллективным научным творчеством огромного сообщества ученых?

Оказывается, такие модели есть и неплохо функционируют. Это те самые «школы для одаренных», спецшколы и спецклассы, обучение подростков в которых ориентировано на науку. Их можно представить себе как своеобразные «Токамаки», воспроизводящие в процессе обучения и самостоятельного творчества детей трудно понимаемые и трудно управляемые «термоядерные» процессы большой науки! И тогда деятельность тех творческих учителей – лидеров, к которым относится и сам С. Смирнов, учителей, не столько «учаших» в традиционном смысле этого слова, сколько создающих вокруг себя поле самостоятельной мысли и творчества, есть, может быть, прообраз работы будущих «сверхученых» – своего рода генераторов силовых полей мысли и воображения, направляющих кипящую плазму научной деятельности по необходимым человечеству и безопасным для него руслам?!

Достаточно ли безумны эти идеи, чтобы быть истинными? С. Смирнов заканчивает свою книгу обзором окрестности точки «1969»: как раз на границе первой – «ядерно-космической» и второй – «компьютерной» HTR Он, как и мы все, не знает ответа на поставленные вопросы. На последней странице книги – французская пословица: «Кто доживет – увидит». Русские говорят: «Поживем – увидим». Поживем…

P.S.

Сергей

Смирнов, уже написав и издав книгу «Годовые кольца истории», задумался об интервале – «шаге», который он выбрал для этой книги, – 250 лет. Теперь ему захотелось уменьшить этот «шаг» до ста лет. И он стал писать другую книгу. Написанные главы он принес в редакцию, и со следующего номера мы начинаем их публикацию.

ЖЕНСКИЕ ИСТОРИИ В ИСТОРИИ

Павел I

Екатерина //

Фамильный герб Воронцовых- Дашковых

Петр III,

Екатерина Романовна Дашкова

Наталья Пушкарева

«Она рвалась к просторной жизни…»

У каждой эпохи – свое «женское лицо». Олицетворением «просвещенного, осьмнадцатого века» вполне можно считать первого директора Петербургской академии наук, первого президента Российской академии наук, статс-даму двора Екатерины II Великой княгиню Екатерину Романовну Дашкову (и на сей день единственного президента-женшину!). Имя Дашковой навеки связано с Клио – музой истории.

О, как она своенравна и капризна, эта божественная муза! Если кого-то она отправляет на задворки своих владений – то и поделом. В свою почетную свиту она берет лишь тех, чьи заслуги перед обществом и Отечеством бесспорны, чей след на земле не затерялся. Екатерина Дашкова – среди приближенных Клио. Имя княгини навеки вошло в историю российской науки. Но что за жизнь прожила эта аристократка, ставшая первым президентом Академии наук? Что это была за личность? Что за женщина?

«Она вовсе не хороша! Мала ростом, лоб у нее большой и высокий, глаза не большие – не маленькие, несколько углубленные в орбитах, нос приплюснутый, рот большой, губы толстые, талии вовсе нет, в ней нет ни грации, ни благородства» – такой портрет княгини Екатерины Романовны оставил (после долгой личной беседы с нею) знаменитый французский философ Дени Дидро. Справедлива ли, нет ли оценка французом 27-летней русской княгини, однако с портрета Д. Левицкого на нас смотрит умная, решительная и немного надменная аристократка, чьи дела и поступки пережили впечатления о ее внешности.

Удивительный характер Дашковой вобрал в себя застенчивость и прямолинейность, сентиментальный романтизм и жесткость, наивность и проницательность. Но все же главным качеством ее была преданность. Преданность делу, друзьям и Отечеству.

«Кто бы мог подумать, что дочь Романа Воронцова…»

Светлым вечером 27 июня 1762 года сильный удар в наружную дверь заставил вздрогнуть и без того взволнованную княгиню Екатерину Романовну Воронцову-Дашкову. Ей удалось взять себя в руки и снова лечь в постель, дабы не возбуждать любопытства в слугах, и так уже заметивших какие-то приготовления. В ту ночь решалась участь императрицы Екатерины II. Княгиня была в числе ее сторонников – тех, кто надеялся на смещение с престола супруга императрицы, императора Петра Федоровича. Вздорный, неуравновешенный Петр неприязненно относился к русскому народу, правителем которого оказался волею случая. Все его не любили и «в голос без трепета злословили».