Знание-сила, 2001 №03

Коллектив авторов

Слышно было, как хор проходил вокруг церкви и наконец остановился перед закрытыми дверьми. Последовали стук в дверь и громкий возглас священника: «Христос воскресе!» Внутренний хор ответил громогласно: «Воистину воскресе!» Двери церкви распахнулись, впуская всю процессию, и народ, и оба хора грянули: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!» Колокола звонили оглушительно торжественно, и казалось, что радость наполнила все сердца, что все горести должны как-то исчезнуть. Люди вокруг христосовались, Маня поцеловала меня трижды и сказала, что она поведет меня домой, а няня останется для освящения куличей.

Мы вышли на улицу в морозную ночь. Небо сияло звездами, а на земле подтаявший снег в лужах был покрыт

тоненьким слоем льда, который хрустел под ногами. Радостное чувство, оставленное службой, начало уступать место щемящей мысли, что мамы не будет дома, когда мы вернемся. Как-то она проводит эту пасхальную ночь в тюрьме?

8 мая посылку маме нам вернули. Страшно напуганная Маня пошла в Чека. На ее справку ответ был короток:

«Расстреляна».

Когда Маня вошла в дом, уже по ее заплаканному лицу я поняла все. Она едва выговорила: «Расстреляна!» Я сразу убежала в свою комнату, закрыла дверь и бросилась на кровать. Мне надо было быть одной – на чьей груди могла бы я плакать? Сестры были еще такие маленькие… Я, старшая, должна показать пример стойкости… Чувство невероятного одиночества охватило меня, как будто я была брошена совершенно одна на необитаемый остров. Горло сжималось, грудь болела, не было сил даже встать с постели. Никогда больше ее не увидеть… Я старалась понять, что это значит – никогда, и не могла… Я старалась представить себе ее в тюрьме, когда ей сказали: «Выходи!» Что она чувствовала, стоя там, в поле, с дулом направленного на нее ружья?.. Я не могла представить себе ее мертвой… А может быть, она не была убита и ей удалось вылезти из-под трупов, как, я слышала, удалось одному человеку? И я стала убеждать себя, что это могло случиться, что это очень вероятно… Она вернется… Она должна вернуться… Это чувство, что она может быть жива где-то, не покидало меня всю мою раннюю юность. Я и после никогда не хотела смотреть на умерших, чтобы продолжать думать о них, как о живых.

Не помню, плакала ли я. Я сосредоточивалась на том, чтобы понять то, что случилось. Не могла понять, что какой-то человек мог нарочно сделать так, чтобы мамы не стало… Годами у меня во сне повторялся кошмар: я сидела в тюрьме одна и знала, что в два часа ночи меня казнят. Я смотрела на часы и видела, как стрелка приближалась к двум. Я старалась понять, как это быть убитой, и сердце мое замирало. Я знала, что это неизбежно, что меня должны вызвать и повести на казнь… И я просыпалась вся в поту.

Не помню, как приняли страшную весть младшие сестры. Сережа был полон горечи и злобы. Через некоторое время, когда боль постепенно начала утихать, я стала думать о маме как о героине, которая принесла свою жизнь в жертву идее. Для меня похоронный марш со словами «Вы жертвою пали в борьбе роковой, в любви беззаветной к народу. Вы отдали все, что могли, за нее, за родину, честь и свободу…» был о ней, и у меня всегда сжималось сердце, когда я его слышала.

Из писем Елены Павловны Зарудной к мужу

20 ноября 1920года

Мой милый дорогой!

Писала тебе уже несколько раз. Не знаю, что дошло до тебя, трудно все повторять (…) Вадим служит в Управлении Омской ж.д. Павлик учится в последнем классе гимназии (бывшей) (…) Я даю 8-9 уроков ежедневно, и в утренних, и в вечерних школах взрослых. Зарабатываю за трех, т.к. в одной школе я председатель школьного совета, в другой – тов. председателя, в третьей – секретарь. Получаю до 15-ти тысяч (Вадим – только 3), но все-таки на это прожить нельзя. Приходится кое-что продавать (…) Маня и няня по- прежнему с нами (…) Дети растут, часто вспоминают тебя. Муля в 3 кл. (4- я гр. 1-й ступени), Сережа в l-м, Леночка в среднем приготовит, (бывшем). Кто сильно изменился, это Катька, толстая, крепкая, начинает ходить и лепетать. Забавляет весь дом. Мой дорогой, живу одной мечтой – соединиться с тобой. А пока я все-таки не одинока: есть брат (…) Мой дорогой! Живи с Богом, бери от жизни что

можно, только не забывай не разлюби меня. Сюда ни за что не приезжай, Убеждена, что мы поступили год тому назад вполне правильно (…) С тех пор, как я узнала тебя, я совсем успокоилась. Верь в меня и помни, что я тебя бесконечно люблю, – как люблю, я, может быть, только теперь поняла. Целую много раз (…)

18 января 1921 года

…С каждым днем все труднее и труднее переносить разлуку. Господи! Хоть переписываться можно было бы регулярно! Хоть бы на одно свое письмо я получила ответ! Все чаще находят минуты слабости, когда хочется кричать: «Я больше не могу!» И материально жить все труднее, предметы продовольствия растут в цене гораздо скорее, чем то, что я могла бы продавать, не говоря уже о заработке. Все-таки я по-прежнему говорю тебе с уверенностью: я проживу неограниченное время, если и не получу от тебя помощи, только вот Маня меня не бросила бы и няня бы не сдала окончательно – уж очень им трудно приходится. Я работаю по- прежнему много, даже больше, очень похудела и постарела – ты меня не узнаешь (…) Лена.

Эти записочки на клочках бумаги со списком вещей, которые она носила в Чека, и мамины лаконичные ответы на оборотах Маня сумела сохранить до встречи с папой, который их часто пересматривал, но не показывал нам. Уже после его смерти Лена нашла среди его бумаг конверт с пожелтевшими листочками.

Здание Чека было в центре города. Там было много людей, главным образом женщин, пытающихся узнать что-нибудь о своих близких. Маня, всегда осторожная, нелегко вступала в разговоры, но, слушая других, поняла, что в прошлую ночь было арестовано более ста человек. Когда очередь дошла до Мани, она подала в окошечко записку: «Числится ли здесь Зарудная Елена Павловна?» И получила написанный на той же записочке ответ: «Числится за Омгубчека».

На следующий день Маня набрала кое-какой еды и отнесла маме передачу. На записке надо было перечислить все, что было принесено. Эта записка вернулась к Мане, и на обратной стороне маминым почерком было написано: «Спасибо! Принесите мне 2 жест, кружки, 2 супные ложки, 1 тарелку глубокую, чайник или соусник, чулки, башмаки, белья, книгу для чтения. Я здорова. Лена».

24 февраля заведующему губернским отделом юстиции была послана характеристика из Губнаробраза:

«На днях агентами Губчека была арестована учительница 16-ой Сов. Школы ll-ой ступени Елена Павловна Зарудная. Учительница Зарудная, кроме занятий в нормальной школе, имела еще уроки на курсах № 2 и № 1, подготовительных в высшее учебное заведение, на курсах красных учителей по ликвидации безграмотности, в школе взрослых № 4 – в общей сложности не менее 55-ти часов в неделю. Арест учительницы Зарудной поставил школы, в которых она работала, в тяжелое положение, т.к. Зарудная – прекрасная преподавательница и высокообразованный человек – действительно незаменимый работник.

Школьный Подотдел и Политпросвет Губнаробраза просят Вашего ходатайства о скорейшем рассмотрении дела учительницы Зарудной».

1 марта 1921 года «Мне хорошо. Условия содержания лучше, чем ожидала- Но обвинения мне представлены тяжкие. Если не удастся оправдаться. то смерть. Для меня смерть не тяжела, но болею душою за вас и детей».

8 марта 1921 года 8 марта мамина записка была написана неровным почерком: «Все получили. Спасибо. Книги читают товарищи. Здорова. Сегодня вечером думайте обо мне. Е. Зарудная».

10 марта она пишет: «Все получила. Большое спасибо всем. Пожалуйста, Маня, выстирай белье для М.Э.
– ей некому. Сегодня рождение Кати. Я здорова. Тюрьма к лучшему. Е. Зарудная».

15 марта Вадим, все еще в Чека, получил другую записку от мамы: «Прости меня ради Христа. Тебя взят только как пытку мне. Что они от меня требуют – ты не знаешь. Я во всем созналась, а что они еще от меня добиваются, ты не знаешь. Поэтому говори все, что знаешь. Для себя считаю смерть неизбежной». Вадим записал это много позже.