Зодчий
Шрифт:
Бескрайняя зеленая долина, раскинувшаяся у под — ножия горы Кухисиёх, носит название ущелье Равач. Каждую весну сюда, на лоно природы, выезжают на арбах гератцы и проводят здесь несколько дней. В эти дни тут можно встретить и кондитеров с их заманчивым товаром, и шашлычников, здесь идет бойкая торговля, здесь же любители пробуют свои силы в борьбе — кураше, здесь же происходят выступления канатоходцев и устраиваются бои козлов. На высоких холмах разбивают палатки и шатры, резвятся среди густой травы дети, отдыхают и щебечут женщины. Стройные молодцеватые джигиты в нарядных одеждах на великолепных конях пускаются вскачь, соперничная в ловкости и удали. Иной раз сюда, в сопровождении свиты, являются и царевичи. По совету придворных, молодые царевичи приезжают сюда не в пышном своем наряде, а в обыкновенной одежде —
Когда-то сюда, в ущелье Равач, приезжала и Гуль-гун Ако, тоже в скромном наряде горожанина. И ее никто не узнал.
С любопытством следят зрители за горделиво гарцующими в долине всадниками, даже кони под ними и те преисполнены величавого достоинства. Словом, каждый старается не нарушить высокой торжественности праздника, тем паче если его удостоит своим присутствием августейшая особа. Порою можно встретить и бог весть как затесавшегося сюда нищего или калан-дара, беспрерывно тянущего нараспев притчи из «Моего султана».
Нарядившаяся мальчиком Бадия ехала в крытой арбе с отцом и матерью, но лишь только кортеж миновал мост Пули Малан и реку Герируд и достиг холмов, она пересела на коня брата. Конь до этого еле плелся за крытой арбой, но, едва Бадия вскочила в седло, он заиграл, запросил поводьев, видимо гордясь своей всадницей.
За конем Низамеддина недаром ухаживала Бадия, Вовремя засыпала ему овес, поила свежей водой, ласкала, расчесывала гриву. Стоило Бадие войти в конюшню, и гнедой приветствовал ее радостным ржанием. Хотя Низамеддин и был страстным охотником до лошадей, он не очень-то заботливо ухаживал за гнедым. Носился он чаще всего на своем скакуне Белом голубе, а смирный гнедой простаивал целыми днями в конюшне. На его счастье, в доме была Бадия. И на сей раз, лишь только Бадия взялась за уздечку, гнедой радостно заржал и пошел крупной рысью. Только четверо, включая зодчего и его жену, знали, что на гнедом коне скачет сейчас не юноша, не мальчик. Да и повадки у Бадии были совсем мальчишеские. Аккуратно подобрав волосы, она натянула на голову бархатную тюбетейку Низамеддина и искусно повязала ее тонкой чалмой, по примеру гератских юношей. Кончик чалмы с золотым узором свисал ей на плечо. Надела она и сапоги брата, его рубаху и легкий красный халат, подпоясалась его же широким ремнем с блестящей латунной пряжкой. Конь Бадии шел теперь неспешной рысцой впереди арбы. Вдруг, подмигнув Завраку Нишапури, Бадия подняла коня в галоп. Ни мать, ни отец не смотрели сейчас в ее сторону, один лишь Зульфикар время от времени высовывал голову из крытой арбы и поглядывал на Бадию. Откровенно говоря, Зульфикар немножко ревновал Бадию к Завраку, вернее, косо поглядывал на их дружбу. Ни за что на свете не посмел бы он сам выразить открыто свои к ней чувства, но девушка и без того прекрасно понимала, что этот бухарский юноша без памяти влюблен в нее. Может, поэтому она сейчас особенно изящно гарцевала на своем гнедом коне, все время опережая арбу. Но вскоре, снова поравнявшись с арбой, с улыбкой обратилась к хмурившемуся Зульфикару:
— А вы не обиделись, что я отобрала у вас коня?
— Нисколько! — почтительно ответил Зульфикар. И вдруг покраснел до ушей. Он поглядел сначала на Бадию, потом на ее мать. Он знал, как любит Бадия подшутить над ним в присутствии родителей. Но тут она снова заговорила:
— Гнедой, видите ли, привык ко мне. Оя любит меня больше, чем моего брата, когда-то он даже сбрасывал Низамеддина. Конь ведь никогда не забывает грубости. А брат его однажды ударил. Вот я и подумала, к вам он не привык и может вас тоже сбросить. Животные понимают все, что говорят хозяева, особенно лошади и слоны. Вот и он сейчас понял то, что я вам сказала. Только ответить не может, — с веселым смехом добавила Бадия.
— Я догадался, что гнедой понимает то, что вы ему говорите, — улыбнулся в ответ Зульфикар. — Я как-то слышал однажды, как вы убеждали его поесть, когда он капризничал, и доказывали ему, что есть надо вовремя, иначе можно и заболеть. Своими ушами слышал.
— Верно, верно.
— Да и трудно не понять, — снова улыбнулся Зульфикар. — Гнедой сразу повеселел, когда вы вскочили в седло. Он так красив!
— А я? — вдруг спросила Бадия.
Зульфикар промолчал. Он не смел ответить —
— Мне говорили, что у вас в Бухаре есть жена, — продолжала Бадия. — Это правда?
— Что?
— Что у вас в Бухаре есть жена.
— Нет, — отрицательно покачал головой Зульфикар.
— Почему же отец до сих пор вас не женил? Я слыхала, что в Бухаре рано женятся.
— Вы ведь тоже бухарская.
— Вы хотите сказать, что и меня до сих пор не выдали замуж? — рассмеялась Бадия. — Не бойтесь, — добавила она, — папа плохо слышит. К тому же, он сейчас разговаривает с господином Нишапури. Да было бы вам известно, я родилась в Герате… А гератские в таких делах не слишком торопятся. Жаль, что вы не похожи на Нишапури, вы — человек подозрительный. И в душе вашей много тайн. Я быстро распознаю людей, а вот вы по сей день для меня загадка. Вы замкнуты и не желаете раскрыть душу…
— Да нет же, госпожа Бадия!
— Дочка, — послышался вдруг голос Масумы-бе-ка, — слезь-ка с коня. — Закончив разговор с Завраком, Масума-бека услышала голос дочери, доносившийся с той стороны арбы, где сидел Зульфикар. — Там впереди мост над пропастью. И дорожка узкая, видишь? С одной стороны отвесная гора, а с другой пропасть. Как бы не было беды.
— Хорошо, мамочка, — отозвалась Бадия. И шепнула Зульфикару — А я все равно узнаю!
Весна не поскупилась на все великолепие своих красок. Казалось, что ликует сама природа. Отличное настроение не покидало Бадию во время прогулки; шаловливый весенний ветерок ласково обвевал лицо. Она следила за веселым полетом птиц в лазурном небе, любовалась высокими красно-бурыми склонами гор, холмистой степью, застланной ковром алых тюльпанов. И чудилось ей, будто все это создано для нее. И завороженным взглядом впивала в себя эту красоту. Рядом с нею любимые мать и отец, добрые друзья, под ней конь брата, который так привязан к своей юной хозяйке. И Заврак Нишапури, который так любит поострить, отпустить шуточку… И этот бухарский юноша. Ей казалось, что ее тоже влечет к нему: неужели он ее любит? А как же тогда Худододбек? Но ведь он, этот важный, гордый и надменный щеголь, даже на войну не соизволил пойти. Отдал своего коня другому, а сам остался дома. Видно, по просьбе отца вмешался царевич. Да и вообще ничто его не интересует, живет в свое удовольствие под крылышком родителей. Нет уж, чем важный отпрыск богатого дома, куда лучше этот безвестный пришелец из Бухары.
Поравнялись с мостом, переброшенным над пропастью, и Масума-бека приказала Бадие сойти немедленно с коня. Бадия послушно соскочила с гнедого и передала поводья Зульфикару, который помог ей взобраться на арбу, а сам сел на коня и поехал впереди. Миновав «Чертов мост», он остановился, дожидаясь арбы. Тут его догнал Заврак. Он тоже был не слишком доволен, что Зульфикар так долго болтал с Бадией, и насмешливо заметил:
— Попробовали бы вы прокатиться на моей лошади, почтеннейший! Тогда могли бы смело хвастаться, что проехали разом на двух конях. Я то, Нишапури, вам ва гнедого ничего не сделаю, а вот как бы Худододбек не оторвал бы вам голову.
— А вы мастер шутить, настоящий острослов, — рассмеялся Зульфикар. — Только, к сожалению, я не могу отдать вам гнедого. Откровенно говоря, боюсь: с одной стороны, как сами видите, гора; с другой — пропасть. Пропасть-то вы разглядите, но, чего доброго, не заметите гору и ткнетесь в нее лбом. Да и не подпустит вас гнедой, лучше уж держитесь своей кобылки.
— Ха-ха-ха, брыканье осла лошадь стерпит, — весело рассмеялся Заврак. — А вот о голове все же подумайте.
— Сабля, которая может отсечь мою голову, пока еще в Ахсикенте.
— И все-то вы знаете, Шаши!
— Ладно, берите гнедого, а то и в самом деле обидитесь. — Зульфикар спрыгнул с коня. Они обменялись местами. Арба, погромыхивая по камням, покатила по узкой тропинке под самой горой. Бадие по душе была ловкость Зульфикара. Глядя со страхом на пропасть, зияющую справа, Масума-бека шептала потихоньку: «Пронеси, господи!» Зодчий глядел на своих расшалившихся как дети учеников и думал о том, как было бы хорошо, если бы и сын его ехал сейчас с ними. Уж тот никому не отдал бы своего гнедого и летел бы впереди как сокол. Но что бы то ни было, поход закончился победой и сын вернется. Конечно, ни одна война не обходится без жертв, и это очень горько, очень горько. Живы ли Шадманбек и Абуали?