Золотая лихорадка (др. изд.)
Шрифт:
Из чащи выбежал Никита, похожий на дракона, и кинулся с топором подсоблять.
Вот уж постромки к веревкам, крючья, петли пошли в ход, и на паре лошадей первое бревно поехало на возвышенность. Сашка ведет коней, Илья и четверо китайцев бегут и помогают, тянут и рубят на ходу вприпрыжку чащу, само бревно выкатывает первый желоб лесовозной колеи, а люди рубят просеку.
– Но зачем вам амбар? – спрашивал Полоз, возвращаясь в сумерках. – Что мы, сто лет будем мыть? Навеки здесь собираешься основывать республику? Зачем такая работа?
– Хлеб сырой,
– Зачем же ты работаешь, если не хочется? – спросили Полоза.
– А что я могу? Тут же у вас полное насилье, каждый обязан отработать дни.
– Надо бы хлеб хороший! – говорили Полозу, как маленькому.
– Чем лепешки-то печь! И бабы мыли бы, – слышался женский голос, – для женского.
– Ох, и крепок этот Егор! Зажмет он вас всех когда-нибудь! – сказал Очкастый.
Сильный всплеск раздался на реке. Васька разделся и бултыхнулся в реку.
– Грех! Еще Купалы не было! – сказал старовер. – Кругом грех! Ох-хо-хо!
Катерина с тазом белья белым пятном проплыла в темноте. Таня в отблесках костра ломала гулкие сучья сушняка.
ГЛАВА 8
Утром Илья сидел с Улугушкой под берегом.
– Она когда собиралась?
– Да хотела сразу…
– Че же нет ее?
– Не знаю, че такое… Может, ребятишки болеют? – ответил Улугу.
– Кто знает! Все может быть!
– Может, бабка не пускает…
Наверху послышались глухие удары и звон пилы. Илья вынул топор из-за пояса. На постройку тянулась целая вереница рабочих, Он разглядел черную гриву Никиты Жеребцова.
… По очереди все, кто мог и умел пилить и рубить и работать топором, явились на «резиденцию». Когда работает много сильных людей и никто их не погоняет и не принуждает, и видят они пример от равного себе, то нет недовольства и перебранок, хотя каждый насторожен. Нет погонялки, а есть желание успеть все сделать, чтобы утром заняться промывкой. Без карт, без риска здесь шло в карман богатство.
Камбала разметил бревна. Прикинули, что будет и где. Место выбрано высокое, чтобы не топила вода. Ходили в тайгу, смотрели отметки за прошлые годы, сделанные водой на деревьях и на скалах. Вода не должна сюда подойти.
– Плант Егор произвел, как инженер, – говорил старовер Никишка.
Работали люди отборные, сильные, молодые, мужики в лучшие годы жизни. Многие поколебались сначала, нужен ли амбар на прииске, зачем лишняя ответственная обязанность там, где каждый моет для себя и так богат. Здесь нужен порядок и чтобы не было преступлений и надо поменьше касаться друг друга. Но каждый, кто приходил работать, видел: Егор старается и Камбала тоже. Работают и православные, и китайцы, и староверы. Все трудились. Все так стараются, значит, что-то знают, значит, надо.
– Надо бы бойницы прорубить сразу на бревнах, – посоветовал Егору старовер Никишка.
– Зачем бы? – спросил морщинистый воронежец Сапогов.
– Мало ли… Мы у себя в деревне так строим. Бойницы в каждой стене, где нет окон.
–
– Зачем же! На свайках сделаем бересту, ни одна крыса не пролезет.
– Откуда же ты? – спросил Егор старовера.
– С Зеи. Из деревни Заган.
– Эка тебя принесло! – удивился Сапогов.
– Да все слух, слух идет… Он так и пойдет все дальше, покуда не дойдет обратно и нас не разгонят.
– Вот, может, тогда и бойницы пригодятся, – сказал Сапогов.
– Постройка идет хорошо, – рассказывал воронежец, возвратившись вечером в свою артель на Силинскую сторону. Он безропотно отработал два дня.
– И я работал, – расчесывая бороду после мытья, толковал Никита Жеребцов, сидя на коряжине. – Только сдается мне, что строится тут не наша резиденция, а принскательское управление. Все это не для нас. Помяни, товарищ, погонят нас отсюда прочь. Помяни! Я тебе говорю, не себе строим… Не зря Силин нас предал.
Сапогов так и замер, и деревянная ложка заплясала у него перед усами, словно мужик был грамотен и быстро, как писарь, строчил рукой по бумаге.
– Что там строить, – с насмешкой молвил Никита Жеребцов.
В душе он был сильно смущен тем, что увидел на Кузнецовской стороне. Сам Никита до этого не додумался и все общественное понимал куда проще.
Быть главой, по его мнению, это означало – принимать почет, десятину пользовать, как захочется, отводить участки не сразу, с протяжкой, уверяя, что уже нет ничего, принимать благодарность при всяком удобном случае, и с отведенного участка – особо.
– Что у нас, гарнизон? Солдаты мы? Он пекарни строит. Зачем нам пекарня? Нам известно, что нужно! – глуша свое собственное беспокойство, говорил Никита. – Егор и китайцы заняли лучшие участки, выграбят самое цепное и уйдут. Вон уж говорят, нынче из Иркутска приодет артель. Надо попридержать участки, ходу чужим не давать, на караулах поворачивать обратно.
Воронежец выпил с Никитой спирта и пошел к Силину.
– Теперь у меня два понятия в голове, – сказал он. – Как ты думаешь, Тимофей, себе ли строим? Не захватит ли Кузнецов весь наш прииск? Вот ты умный человек, его сосед и помощник, а веры ему нет. Только умен. Говорят, что век мал, мы сдаем десятину на общество. Это большущие деньги… Вот вы с Никитой давеча толковали, как ты думаешь, не обманет нас Кузнецов? Не построит он на общественные деньги для себя.
– Мы с Никитой ни о чем толком не толковали, – удивленно ответил Силин.
, – А-а! Прости, пожалуйста! – Сапогов сделал вид, что спохватился. – Вот ведь десятая-то часть… Это большие деньги получаются. Ведь я седни должен дать пять золотников! Ведь это же разорение… Отдать пять золотников! Кому? За что? На старых местах это богатство, люди такого не видели и не знают, что у нас, кроме ржи и молока, есть в государстве. Едят плохо и слабеют, а купец придет, у него рожа наедена и ему, как джангину, не могут сопротивляться, и девки думают, вот, мол, порода, жеребец! Десятая часть! Легко сказать! Грабят нас!