Золотая пучина
Шрифт:
— Жданно, кресна. Я счастье своё зубами вырвала, а теперь порой страх нападает. Жила, жила девкой и вдруг расплетай косу надвое. Баба! Соромно-то как.
— Дура ты, Ксюша. Ведь любишь Ванюшку?
— Даже сказать не могу. Закрою глаза, возле меня стоит, улыбчивый, ласковый. Открою, а он всё одно возле. По жилам жар, аж во рту сохнет.
— Ладная ты моя, — Арина всхлипнула. — Не видала я счастья свово, так хоть возле твово погреюсь.
— Как не видала, кресна? А Никифор?..
Поняла Арина: сболтнула лишнее. И можно бы ещё затаиться, да рвётся из души наболевшее.
— Не
— Как не любила? А когда вестушку получила о смерти Никифора, ревмя ревела. Головой билась об пол. Это как?
— Билась, Ксюшенька. Што б суседки сказали, ежели б не билась, не причитала? Да и то сказать, жалко Никифора. Человек-то он смиренный… Ой, Ксюшенька, никак в окно снегом бросили. Скребётся кто-то, — обрадовалась Арина возможности оборвать неприятный для неё разговор. Прильнула к стеклу.
Санная упряжка пролетела мимо двора, послышались песни, крики и хохот. Прямо под окнами возился кто-то большой, чёрный. На серебристом снегу четко рисовались толстые лапы, покрытые густой чёрной шерстью, грузное тело. Лапы скребли по бревнам, тянулись к окну. Арина испуганно взвизгнула:
— Ксюша! Медведь!
— Ряженый, кресна. Неужто не видишь?
Толпа парней, в бабьих кацавейках, в юбках, в тулупах, с мочальными бородами и чугунками на голове, держали веревку. Только сейчас разглядела Арина, что у окна в сугробе тоже парень в полушубке мехом навыворот, на голове мохнатая шапка. Кто-то играл на балалайке, а Ванюшка звонким голосом подпевал:
Ой, княгинюшка, выйди из терема, Ясно солнышко, выйди из терема.И парни подхватили разноголосо:
Ой, люди, люли, выйди из терема, Ой, люди, люди, на гладку дорожку.И снова Ванюшкин голос:
Ой, княгинюшка, махни нам платочком, Ясно солнышко, махни нам платочком. Люди, люди, махни нам платочком, Люди, люди, одари пирожочком…Увидя Ксюшу, Ванюшка замахал ей рукой, закричал, задергал веревку.
— Мишенька, мишенька, позабавь княгиню, покажи как бабы по воду ходят.
Широко расставляя и косолапя ноги, парень в шубе выбрался из сугроба, пошел переваливаясь. Руки растопырены, будто несет коромысло. Дойдя до дороги, затоптался на месте, завертел головой из стороны в сторону. Вокруг хохотали.
— Умора. Ни дать ни взять наша тётка Акуля.
— Мишенька, покажи как девки в лесу ягоды собирают.
Ряженый присел на корточки, делая вид, что собирает ягоды в передник, и вдруг побросал все, выпрямился, кинулся обнимать парня. Хохот.
— Парни небось слаще ягод!
Несутся по улице новые упряжки. Смех. Визг девчат. Пляски. Звон бубенцов.
— Ой, княгинюшка, покажись нам в окно, — снова запел Ванюшка.
Ксюша набросила на голову шаль, побежала к двери.
— Куда! Ты — княгинюшка
— Ой, княгинюшка, поднеси нам пива…
В окно Ксюша видела, как Арина одаривала орехами ряженых, а те хохотали, толкали её, требовали «княгинюшку», потом повалили Арину в сугроб, натерли снегом лицо.
Пока Арина барахталась, Ванюшка вихрем ворвался в избу, схватил Ксюшу в охапку, поцеловал её в щеку. Зарделась Ксюша. Ойкнула.
— Ваньша, кресна увидит.
— Ее крепко держат, не скоро вырвется. Ксюша, поцелуй меня. Ну хоть раз. Еще… Ксюшенька, крикни чичас: Ваньша, прыгай с горы! Прыгну. Скажи: руку отрежь — даже не ойкну. Смеяться буду. Лапушка моя.
— Беги, Ваньша, беги — торопила Ксюша, а сама обхватила его за шею, прижалась к нему. Гладила волосы, щёки. Пальцы у неё тёплые, легкие. Хмелела, кружилась голова у Ванюшки.
— Ваньша, беги! — донеслось с улицы.
Ванюшка ещё раз поцеловал Ксюшу и выбежал.
Ксюша подошла к окну.
Ярко светила луна. Искрился снег на дороге, в сугробах, на крышах домов. Ксюша старалась разглядеть Ванюшку, но видела только, как убегали ряженые, как кто-то помог Арине подняться, отряхнул от снега и вместе с ней шёл в избу.
— Ох, варнаки, ох, сорванцы… — Арина смеялась, вытряхивая из-за ворота снег. — Ксюшенька, вздуй-ка огонь, к тебе гости тут. Да што ты стоишь, будто к месту пришили.
Через порог шагнул Иван Иванович, за ним — Аграфена, Егор, Вавила.
— Проходите, гостюшки. Проходите, желанные, — суетилась Арина, пряча разложенное на лавке приданое. Иначе нельзя. Увидит до поры до времени мужицкий глаз — у жениха полюбовница заведется.
Ксюша подосадовала: приход гостей нарушил задушевную тишину предпраздничных сумерек. Она всё ещё чувствовала на щеке Ванюшкины губы, ощущала тепло его рук. Ксюша зажгла лампу, тихо сказала:
— Раздевайтесь, проходите, — и села. Щёки её красил неяркий румянец, а в глазах светилось счастье, и вся она была какая-то светлая, спокойная, похожая на распустившийся цветок яблони.
Гости почувствовали её отчуждение и затоптались на пороге. Аграфена рвалась сюда поздравить Ксюшу с неожиданным счастьем. Только вчера они вместе работали на промывалке, вместе обедали у костра. Ксюша была своей, близкой. А сейчас близости не было. Простота исчезла.
Вавила попытался рассеять возникшую отчужденность.
— Чего у двери встали? Проходите. — Обратился к Ксюше с Ариной — Весело у вас на селе, а на прииске скучно.
— Скучно, — поддержал Иван Иванович. — Молодежь ушла на село, мужики напились. А я святки очень люблю. Пушистый снежок, морозец, девушки о женихах гадают, песни поют. Слушаешь и подмывает в пляс пуститься. И пустился бы, да ноги стали не те, боюсь осрамиться. А ты, Ксюша, похожа сейчас на фонарик. Просто светишься изнутри.
— Правда, — встрепенулась Ксюша. — Мне так сейчас хорошо. Прямо высказать не могу. Обняла бы всех и к сердцу прижала… Пусть всем нонче хорошо будет. — Подбежала к Арине, шепнула — Угостить-то гостей найдется чем?