Золотая пучина
Шрифт:
— …Артель есть добровольное объединение равноправных, свободных работников…
Во главе артели стоит выборный комитет. Он организует работу, производит закупки оборудования, расчет с членами артели, намечает порядок отработки месторождения…
Довольным котенком пофыркивал на столе самовар. Аграфена согласно кивала головой и повторяла про себя:
— Так, так. Истинно так.
Арина подтолкнула Ксюшу под бок.
— Смотри, девонька, как ладно-то получается. Я ведь боялась, как ты управишься с этакой махиной. А смотри ты, помощь сама тебе с неба валится.
— Помолчи
— Молчу, молчу. Правду говорят в народе, свет не без добрых людей.
— Комитет будет распределять жилища, — читал Вавила.
— Правильно, — перебила Ксюша. — Аграфенушка, тебе с сарынью в землянке тесновато. Иван Иваныч, как только организуем артель, так сразу отдадим Аграфене угловую комнату в новой конторе. Она малость тесновата, но зато светла, тепла.
— Господи, Ксюшенька! Дык нам не пляски устраивать. Нам лишь бы стены да потолок. Спасибо тебе. Ну читай, Вавила, дальше. Читай.
— Все возможные конфликты, то есть недоразумения по работе и в общежитии, будет разбирать выборной комитет.
— Смотри ты, как хорошо. — Снова встряла Арина. — Тебе одной с рабочими не управиться, а тут все сообча. Ажно зависть меня донимает. И откуда у тебя такие друзья завелись. Правильно говорят: не имей сто рублей, а имей сто друзей. Хорошо, Ксюшенька, а?
— Хорошо, кресна, — Ксюша обхватила Арину за шею, прижалась щекой к её плечу. — Шибко хорошо.
Вавила продолжал:
— Все намытое золото поступает в собственность артели, продается, а деньги делятся поровну.
Арина отстранила Ксюшу. Выпрямилась.
— Это как так делить? Тут я што-то не все понимаю.
— Очень просто, кресна. Робить будем все сообща, все у нас общее, ну и… золото делить поровну.
— Сдурела! — Всплеснув руками, Арина свалила на пол чашку с холодцом. Разбитая чашка ещё усилила негодование. — Это выходит — все деньги артели, а Ксюше шиш? Ксюшенька, прииск-то твоё приданое. Ты думать, Устин косой твоей прельстился? Плевать ему на косу твою. Сделать прииск артельным, тогда уж кусай локоть. Да и Ванюшка, чаю, трёкнется жениться на нищей. А ты што выдумал, старый, — накинулась Арина на Ивана Ивановича, — на девкино приданое рот раскрыл. Даром баба, а живо те тряпкой его заткну.
— Стой, помолчи, командир бесштанный! — Ухватив Арину за сарафан, Егор с трудом усадил её рядом с собой на лавку. — Молчи, говорю. Дай Ксюхе слово сказать.
— Не дам! Пусти, окаянный, — вырывалась Арина. — Ксюха ещё малолетка, долго ль её обмануть. А вы как коршуны на неё налетели.
Ксюша не унимала Арину, а опускала голову все ниже и ниже.
— Ксюша, может быть, ты не все поняла? — забеспокоился Иван Иванович.
— Поняла. Все поняла!
— Чего ж молчишь? Разве тут написано не то, о чем мы много раз говорили с тобой?
— Все как есть. — ещё ниже опустила голову, прошептала— все, о чем у костра грезили вместе…
Вместе грезили у костра! Вспоминала Ксюша мечты Ивана Ивановича об артельном Народном доме, большом, светлом. В нем много-много книг и обязательно сцена. Для чего сцена Ксюша хорошенько
На нем потом похоронили Михея.
Вместе работать, вместе жить!
— Как бы дивно-то было! — мечтала тогда Ксюша,
А сейчас слышались только слова Арины: «Может, думать, Устин косою твоей прельстился?
— Ксюша, чего ж ты молчишь? — снова спросил Иван Иванович.
— До свадьбы, Иван Иваныч, никак не могу. Вот ежели после свадьбы… — и отвернулась к окну.
Арина опять вскочила с лавки, замахала на Ксюшу.
— Погодь обещать. Погодь. Посля свадьбы тебе хозяйством надобно обзавестись. Дом там, то да другое. Потом сарынь пойдёт, и о ней надобно подумать. Так што, гостюшки дорогие, — подбоченилась Арина, — ищите себе другой прииск. Тайга-то велика матушка. А на чужой каравай рот не разевайте. От Ксюхи отстряньте.
— И-и, вот оно как, — присвистнул Егор и взялся за шапку.
Вавила тоже начал одеваться. Но одевался молча. Думал: «Последним куском ведь делилась во время забастовки! Видно, последним куском поделиться легче, чем лишним…» Испытующе посмотрел на Ксюшу, стараясь разгадать, что сейчас у неё на душе.
Девушка подняла глаза и тоже смотрела на Вавилу. В них был испуг, отчаяние. Вавиле стало жаль Ксюшу. Он понял: трудно ей сейчас. Трудно выбрать, с кем пойти — с любимым или с товарищами; и какой бы она путь ни избрала, потеря для неё будет очень тяжелой. И неожиданно для себя, с нежностью подумал: «Зачем же ты, глупая, полюбила его? Не ровня он тебе». — Не раздумывая, он шагнул к Ксюше, подал ей руку и ласково сказал:
— Прощай, Ксюша. Надумаешь, приходи к нам опять. Приходи, — и поспешно вышел.
…Иван Иванович не пошел по улице, где ещё шумели ряженые, а свернул в переулок.
Падал пушистый снег. Он запорошил тропинку, и Иван Иванович сбивался с дороги, увязал в сугробах, но шёл все вперёд. Тропинка увела его в поле, упёрлась в стог сена. Иван Иванович остановился и подумал, что потерял дорогу: не эту, неторную, снежную тропу, а большую дорогу в жизни.
— Уметь жить, — уметь предвидеть. Вавила последнее время предвидит, предугадывает события лучше меня. Да, лучше, лучше, — спорил сам с собой старый учитель, заглушая поднимающийся протест. — Я сперва не соглашаюсь с ним, спорю, и всегда оказываюсь неправ. Где научился этот «семь пишу — в уме ничего» понимать жизнь?
Недавняя гордость за ученика сменялась завистью. Иван Иванович гнал её, а она все росла.
Только один Бельков знал о приезде Ваницкого. Только он и встретил его на вокзале. Извозчик машистой рысью прогнал лошадь на перрон и осадил её у самого вагона. Станционный жандарм оторопел, не зная, свистеть ли тревогу и задерживать нарушителя или вытягиваться во фрунт, ожидая особы. На всякий случай заложил свисток в рот и вытянулся рядом с дугой.