Золотая пучина
Шрифт:
— Правильно, — поддержали все, даже Федор с Кирюхой.
— Мужики! Тише, тише, — просил Ваницкий. — Предлагаю избрать граждан справедливых, богобоязненных, уважаемых всеми. Трех хватит?
— Хватит.
— Так вот, Кузьму Ивановича, Устина Силантьевича и…
— Вавилу! Вавилу!
— Друзья, ур-ра комитету!
— Ур-ра-а…
Приветливо улыбаясь, Ваницкий пожал руку Вавиле.
— Поздравляю, с избранием, с народным доверием. Вы большевик? Надеюсь, правильно поймёте животрепещущие задачи революции. Учтите, идёт война с немцами!
— Крестьянину и рабочему война не нужна.
— Спорить
— Депутате четвертой Государственной думы?
— Именно так. Большевике. Члене большевистской фракции в четвёртой Государственной думе. Так вот, с-сударь вы мой, Петровский сейчас председатель комитета общественного порядка в городе Якутске и комиссар временного правительства по Якутской губернии. Ему помогают Орджоникидзе и Ярославский. Эти фамилии вам известны, надеюсь?
Вавила растерялся. «Если Петровский комиссар временного правительства, то при чем тут Ваницкий? Что-то не то».
Подошел к Ивану Ивановичу. Шепнул:
— Соберите наших у Кирюхи. Потолковать надо. А я разыщу тех, кто пел с нами…
Ваницкий поднялся вновь на крыльцо.
— Граждане крестьяне! Граждане приискатели! Вам скажет своё вдохновенное слово Яким Лесовик, наш известный, любимый поэт!
— Батюшки, херувимчик какой, — умилённо вздохнула Арина.
Вавила не слушал Якима. Он искал тех крестьян, что пели с ним «Смело, товарищи». Нашёл четверых и отозвал их в сторону.
— Товарищи, надо обязательно встретиться.
— Знамо, надо.
— На кой ляд мне этот комитет, — взорвался Никандр, маленький, сухонький мужичок с красными слезящимися глазами. — Я сколь себя помню, всё чужую землю пахал да чужое зерно убирал. По мне — што царь, што Кузьма. Хрен редьки не слаще. Братцем меня называет. Ты мне землю дай, лошадей, а посля вот горшком и зови. Правильно говорю, мужики?
— Правильно. Земля — наипервейшее дело. Хрестьянину зарез без земли, — поддержал второй.
— Сколь Устин Кузьму ни кусал, а у Кузьмы всё боле ста десятин. — Глаза у Никандра красные: на фронте газом изъело, и кажется, будто он плачет. — Разделить нужно землю Кузьмы и других богатеев. Правильно говорю, мужики?
Захар сразу пошел наперекор. Щека у Захара пулей разорвана и зубы оскалены. На вид — злее всех. «Этот сейчас завернет, — подумал Вавила. — Видать, зол мужик. Насолили ему…»
А Захар тоненьким тенорком:
— Ты, Никандра, Кузьму Иваныча не замай. Кузьма перед богом заступник. — У новосёлов надо бы землю отнять. — И совсем неожиданно кончил — Нам, мужики, непременно надо большаков держаться, потому у них Ленин не курит и в бога верует шибко.
— Што мелешь, Емеля? — взорвался чернявый новосёл из Орловской губернии. — Мы с тобой на фронте одну вошь кормили. У меня на всю семью две десятины надела. Да нешто я тебе враг?
— Не про тебя мой разговор, — смутился Захар. — Я про других.
— Другие ещё хуже мово маятся. Вон взять Арона.
— Я вроде не про него, — и совсем растерянно: — Да вот нашенские мужики сказывают, понаехали расейские, так жить не в пример плоше стало. Мужики, поди, знают.
— Мне сдается, новосёлы тут вроде и ни при чем, — перебил Захара Савелий. Борода у него растет клочьями, будто
А сход слушал Якима Лесовика.
Знамя победное… Знамя трехцветное… Знамя Российское… Знамя Христа. Вейся, трехцветное, Вейся, победное, Кровью кропленое, Знамя Христа.— Ур-ра-а. ур-ра-а, — кричал в восторге Ванюшка.
— Истинно херувимчик! Как райская птица воркует. Верно, Ксюшенька?
— Верно, кресна, верно.
— Егора арестовали! Егора, — послышались — возбуждённые голоса.
Мохноногая лошадь упёрлась в людскую стену. На козлах растерянный солдат, в кошеве — связанный Егор, рядом с ним ротмистр Горев. Вокруг кошевы десятки разъярённых людей.
— Притеснителей в колья! Попили нашей кровушки! Хватит!
Горев схватился за револьвер. К кошеве протискался Ваницкий.
— Стойте! Стойте! — закричал он. — Гражданин Горев, что это значит?
— Везу бунтаря, Аркадий Илларионович.
— В России нет бунтарей. В новой России только свободные граждане, — и шепнул на ухо — В России революция, ротмистр. Царя больше нет. Не будьте ослом. — И вновь во весь голос — Именем революции приказываю отдать оружие. Вы арестованы. Симеон Устинович, отведите его в свой дом, — и наклонившись к развязанному Егору, приколол к его груди красный бант. Обнял. — Дорогой мой Егор, мой товарищ по таёжным скитаниям, ты последняя жертва произвола.
Иван Иванович начал сердиться.
— Ты просто не хочешь понять. Уперся, как бык перед стенкой, — ни вправо, ни влево. Так подними хоть кверху глаза. Революция! К власти пришёл весь народ. Весь!
— Ваницкий с Устином?
— И ты в том числе.
— Я? Какая я власть? — Замолчал. На столе кружки с морковным чаем. Он давно остыл. Пользуясь перерывом в споре, Лушка налила горячего, сказала приветливо, как могла:
— Пейте. А то разопреет, станет несладко. — Не получив ответа, отошла к порогу, присела у печки на чурбачок.
«Чай-то заварила, во как старалась, а они хоть бы хлебнули раз. Шторки из бумаги какие наделала — кружево. На окно, на полки. Сразу в землянке как в горнице стало. Не заметил. — Слеза навернулась. — Не приметит, что на каждое утро рубашка свежая, а ведь две их всего».
— Власть… Власть… — Вавила не раздражался, сидел, подперев голову кулаками, и говорил, будто думал вслух. — Второй день хожу к Ваницкому и Устину:
— «Скажите, когда же начнем что-то делать? Весна на носу. Надо решать с землёй. Ни в селе, ни на прииске школы нет. А на Устиновском прииске рабочие по колено в холодной воде работают». «Имейте терпение, — отвечает Ваницкий. — Соберется Учредительное собрание, решит». Так какая же я власть? Иван Иваныч, дорогой, давайте договоримся хотя бы в одном. — сволочь Ваницкий?