Золотая пучина
Шрифт:
— За половинную? Да оно ещё в ящиках… — Устин взмахнул руками. И безвольно опустил их, не находя больше слов.
— Батюшки, грабят! — закричала Матрёна.
— Подождите, — Павел Павлович встал. Прошелся по комнате. — Я тоже не понимаю, Аркадий Илларионович, почему за половинную цену? Это оборудование необходимо для других ваших приисков. Устин Силантьевич затратил на перевозку его в несколько раз больше, чем стоит само оборудование. Банк полагал, что вы возместите хотя бы часть стоимости перевозок и дадите тысяч триста.
— Прошу,
— Вовсе не надо продавать оборудование, — уговаривал Устин. — Через двадцать дён я шахту добью, так золота у меня станет — засыпься.
Аркадия Илларионовича не интересовало дальнейшее развитие событий. Ему стало скучно, и он пошел за Якимом.
Ваницкий был прав. За чаем, за пирогами, за медовухой Павел Павлович понемногу оттаял. Не грозился параграфами и даже согласился не накладывать сразу арест на прииск. Но когда Яким Лесовик поднял тост за свободу, у Павла Павловича медовуха плеснулась из бокала.
— Свобода? Господа! Вы не представляете себе, что творится в городе. Непостижимо уму. Перед моим отъездом приходят в банк два вооруженных босяка с какого-то завода и приносят требование — выдать им пять тысяч рублей на нужды Советов, чёрт знает, каких депутатов.
— М-мда. — Ваницкий тоже поставил бокал, — Советы! Кто их принимает — всерьез? Тешутся, чешутся. Заместитель председателя какой-то полуграмотный деповский слесарь. Я знаю его. Он у меня сейф вскрывал, когда я потерял где-то ключ.
— Так вот. Этот милейший слесаришка и подписал требование на деньги.
— Ему отказали?
— Натурально. Но тогда он явился сам и арестовал управляющего банком.
Ротмистр подавился глотком медовухи и, зажимая рот, выкрикнул:
— Боже! Куда мы идём? Надеюсь, его освободили?
— Натурально. Вмешался комитет общественного порядка, полиция…
— Значит, полиция ещё функционирует? — обрадовался ротмистр.
— Как вам сказать. Полицмейстер сбежал. Губернатор сбежал. Жандармский полковник тоже сбежал.
Устин не слушал разговоров. Боль в груди утихала, словно зверь разжимал свои лапы и когти его медленно выходили из сердца. «Спасибо господину Ваницкому, помог всё же. А тут, бог даст, медовуха проймет Пал Палыча», — думал Устин.
— В полиции кого-то выбирают, — продолжал возмущаться Павел Павлович. — Она даже
— Милиция, — подсказал Ваницкий.
— Во-во. Н-ничего не поймешь. Необходима твердая власть. Ой, как необходима, чтоб из этих Советов, комитетов, комиссаров перья полетели.
— Пал Палыч, тише, — прикрикнул Ваницкий. — Я понимаю ваше возмущение, но я сам член комитета. Сам эмиссар. А твердая рука будет, Пал Палыч. Ручаюсь. За свободу, друзья! Чистую, прекрасную, без Советов и депутатов.
В столовую боком протиснулся приказчик Устина и поманил Симеона.
— Господи, с людями-то поговорить не дают, — завздыхала Матрёна. — Сёмша, иди к столу. Чай стынет. А приказчику скажи, штоб не смел входить без спроса, куда ему дорога заказана.
— Подожди, мать.
Вернулся растерянный и крикнул ещё от порога:
— На Богомдарованном сход!
— Садитесь, Симеон Устинович, — потянул его за рукав Павел Павлович. — Эка невидаль — сход. Вы бы в городе посмотрели. Там у каждых ворот сейчас сход, а на каждом углу митинг. Две кухарки встретятся на базаре и сразу одна из них председатель, вторая оратор.
Ваницкий весело рассмеялся.
— Сядьте, Симеон Устинович и радуйтесь вместе с нами, что народ, молчавший тысячу лет, запуганный, забитый народ, наконец-то заговорил. Пусть митингует. Пусть в нем пробуждается гражданственность, государственное самосознание. Это совершенно необходимо новой России. Да садитесь же наконец. Бульон стынет.
Симеон не мог успокоиться. Наклонившись к отцу, хотел шепнуть ему на ухо, но прохрипел на всю столовую:
— Да они там артель устраивают. Богомдарованный забрали. Пишут какие-то письма на сосёдние прииска.
Устин, бросив на стол надкусанный пирожок, чуть прищурившись, ждал, что скажут Павел Павлович и Ваницкий.
— Шуточки шутят, — рассмеялся Павел Павлович. — Впрочем, банку решительно все равно. Симеон, остывает бульон.
Сорвав с шеи салфетку, Ваницкий встал, вышел из-за стола. «Артель? Стоит только поблажку дать, и завтра будет артель на Софийском, послезавтра на Баянкуле, потом за Зацепе». Решительно повернулся и торопливо пошел к двери.
— Я как член комитета общественного порядка, должен пресечь беззаконие. Ротмистр! Едем на Богомдарованный.
— Я арестован.
— Сейчас не до шуток. Заберите свой револьвер. Он у меня в портфеле. Да шевелитесь быстрей. Бульон вам потом подогреют,
— Но вы говорили, что в России теперь нет политических бунтовщиков.
— Перестаньте, ротмистр, придираться к словам. Тут не политика. Тут просто-напросто воровство. Нарушается священный принцип частной собственности. Это… Это нож в спину революции. И поймите, ротмистр, сейчас на сотни вёрст вокруг нас ни полицейского, ни земского начальника, ничего, к чему мы привыкли. Мы двое — единственные представители власти.