Золотая змея. Голодные собаки
Шрифт:
Очарование рассказа исчезло. Даже в беседу у очага, где все дышит простотою, может вмешаться неумолимая и скучная логика. Но Симон Роблес ответил так, как ответил бы и более опытный рассказчик:
— Сказка — сказка и есть.
А значило это, что такие истории надо принимать со всей их небывальщиной, забывая о здравом смысле; в жизни тоже не все связно.
Хуана прервала молчание.
— Тут не разберешься, — поучительно сказала она, — словно спутанный моток, концов не найти.
На том разговор и кончился.
Трех братьев Тощего и Косматого не коснулось индейское остроумие Симона. Одним из них был Манью.
И вообще мы расскажем немало историй, а Симон поможет нам.
Наверно, кое-что покажется вам странным, но ведь и сама правда иногда так причудлива и печальна, что поневоле в ней усомнишься. В этом мы, в сущности, похожи на одного беднягу, который был священником в провинции Патас. Человек он был скромный, невежественный — из тех набожных индейцев, которых епископ Риско де Чачапойас послал искоренять ересь. Их научили нескольким латинским молитвам, выстригли тонзуру и отправили по белу свету, который для них кончался в горах северного Перу.
Как-то раз наш добрый священник произносил обычную проповедь о страстях господних в церкви округа Сигуас. Пылко и жалостно повествовал он о страданиях и смерти господа. И вот почти все прихожане, особенно благочестивые старухи, принялись стонать и всхлипывать, заливаясь слезами. Священник сам был не рад, что его слова так всех разбередили и, не зная, как утешить такую скорбь, в конце концов сказал:
— Не плачьте, братья!.. Столько времени прошло — кто его знает, может, все это сказка…
III. СУДЬБА МАНЬЮ
Индеец Матео Тампу, крепкий и быстрый, пришел однажды к своему тестю. Ноги его и руки были перепачканы землей.
— Тайта, мне щенок нужен.
Симон Роблес — он сидел у дверей и жевал коку — прищелкнул языком и ответил:
— Ну что ж, пойди возьми.
Матео пошел в загон и выбрал щенка из тех, что спали на куче соломы, ожидая приемных матерей.
Мы уже говорили, что там лежали и Тощий с Косматым, но они были еще слишком малы, чтобы пасти стадо.
Теща спросила Матео:
— А как Мартина?
— Хорошо.
Щенок забеспокоился и заскулил. Тогда Матео засунул его в котомку, укутал теплое трепещущее тельце, а голову оставил снаружи.
— Ну ладно, я пошел, — сказал он, управившись, и перекинул через плечо котомку с пленником.
Щенок смотрел вниз испуганными, удивленными глазами.
— Оставайся, куда спешишь, — сказал Симон.
— Подожди, перекусишь, — подхватила Хуана.
— Не могу, работа не ждет, — ответил Матео.
Он и в самом деле торопился. Матео слыл работягой, на его участке все разрасталось особенно пышно и быстро.
— Ну, пока, — сказал он на прощанье и быстро пошел домой.
Щенок смотрел и удивлялся — как велика земля. Кроме Антуки, Самбо и своих маленьких братьев (мы уже знаем, что у Ванки их отняли), он видел раньше только овец. Мир его замыкался черным плетнем овечьего загона, скрепленного длинными балками, прибитыми к прочным кольям. А теперь перед ним лежали необъятные пестрые поля. Небо у горизонта было фиолетово-синим, и казалось, что за ним бездонная пропасть. Сначала малыш чуть не заскулил, испугавшись неизвестного,
— Эй, кондор, лети-ка ты мимо! — закричал Матео.
Щенку захотелось лаять — он уже умел это делать и любил присоединять свой слабенький голосок к голосам других собак. Но сейчас его сдавили, живот прижали к шее, и, как ни жаль, приходилось молчать.
Наконец холмы и горы остались позади. Здесь уже не было бездонных оврагов и до самого горизонта простирались необъятные поля. Как велик и просторен мир!
Человек остановился, вынул щенка из котомки, опустил на землю и уселся рядом с ним. Из той же котомки он достал сверток. В нем оказался тыквенный сосуд и ароматный картофель, желтый от перца. Человек выплюнул шарик коки и принялся за еду; угостил он и своего спутника — счистил перец с картофелины и подложил к маленькому влажному носику.
— Ну как, устал? Ешь, собачка… Скоро придем. Ешь, ешь… — Потом пошутил: — Сегодня у нас картошка, а после и мяса получишь. Ох, и сладкое оно! До отвалу наешься… Вот увидишь, псина…
К счастью, щенок не понимал. Не то бы еще поверил, а потом разочаровался. Всю свою остальную жизнь он ел, если ел вообще, молотый маис или водянистую похлебку из зерен пшеницы, гороха и бобов, в которой изредка попадались картофелины.
Правда, иногда, в счастливый час, ему случалось погрызть кость. Но, как и все собаки его породы, да и сами хозяева, он ел немного и радовался тому, что было.
В вечерних сумерках Матео подошел к дому. Щенок услышал человеческие голоса и блеяние. Потом почувствовал, что его вынули из котомки и положили к чему-то мягкому, со знакомым запахом. Он снова был среди овец. Измученный, маленький, он уткнулся в мягкую шерсть и уснул.
Дамиан, малыш, который каждый день приходил в загон, был его лучшим другом.
— Они прямо как братья, — сказала Мартина.
— Манью, Манью [35] , — залепетал Дамиан.
35
Манью — искаженное испанское слово hermano — брат.
Так щенка и назвали.
Они все время были вместе и вместе вышли пасти стадо, освободив Мартину. Правда, далеко от дома не отходили.
Шло время. Маленькое стадо росло. Рос и Дамиан. Манью стал сильным красивым псом. Мартина родила еще одного сына. Матео прокладывал на полях новые борозды. Все было хорошо.
Однажды вечером бирюзовое небо обратилось в два лиловых сгустка, и они заслонили мир от Мартины. Так ей показалось, а на самом деле она просто долго плакала. Она плакала, пока не услышала, что плачет, и тогда сказала: