Золото Неаполя: Рассказы
Шрифт:
Радости и страданию, жизни и смерти лучше всего выбирать себе неаполитанцев в июне. Минует июнь, и все определится; завтра уже будет июль, месяц мух и сонной дремоты.
Чудо
В одном из переулков старого Неаполя, неподалеку от моря, дряхлела, приходя в запустение, церковка дона Бернардо, посвященная святой Анне.
Во времена несчастного короля Феррандино [20] она была домашней капеллой знатного семейства, обитавшего тут же в доме, который, придя за столько лет в совершенный упадок, служил теперь приютом множеству нищих семей.
20
Имеется
Поэтому у церкви этой не было ни соответствующего фасада, ни колоколов, ни прочих внешних атрибутов, которые свидетельствовали бы о ее мистическом предназначении; в ней всего-то и было, что пустая просторная комната (с дверью, выходящей прямо во двор), бедный алтарь со старинной статуэткой святой Анны на пьедестале черного дерева да сапожник дон Бернардо Скутери.
Единственной службой, совершавшейся в этой необычной церкви, была ежемесячная месса, которая устраивалась по завещанию некоего купца, жившего и умершего в этом квартале; прислуживал во время мессы дон Бернардо, чье лицо, тупое и сокрушенное, заставляло вспомнить фигурки на изображениях ех voto.
В этой же церквушке проводил он и большую часть дня, хотя были у него и жена, и дети; вы можете легко представить себе все описываемое, если вообразите, как ставит он свой сапожный столик в углу огромной пустой комнаты, как открывает с помощью гасильника [21] пять высоких окон, как, наскоро преклонив колено перед святой Анной, берет в руки башмак и спокойно приступает к работе. В определенный час дня столбы роящихся в солнечном луче пылинок протягиваются к нему от окна, а то и морской ветерок, пахнущий рыбой, обежит вдруг его стол, и в прикосновении его всегда есть что-то округлое и мягкое, как если бы он еще хранил форму надутых им парусов; излишне, наверно, говорить о том, что частенько — ну, скажем, когда запропастится куда-то банка с клеем — дон Бернардо позволяет себе процедить сквозь зубы крепкое словцо.
21
Гасильник — конусообразный колпак на длинной ручке, с помощью которого гасят свечи в церкви.
Дону Бернардо сорок пять лет, это несчастный крохотного роста человечек, почти что карлик, с гноящимися глазами; инстинктивное желание воспроизвести себя в нормальных размерах побудило его жениться на огромной костлявой терпеливой женщине, которая в спешном порядке подарила ему пятерых сыновей неслыханного здоровья, словно выпиравших изо всех дыр своей рваной одежонки; стоило кому-нибудь из них появиться на пороге церквушки, где дон Бернардо трудолюбиво склонялся над столом или разговаривал со святой Анной, как в физиономию ему тут же летел башмак.
Но о чем же говорил дон Бернардо со святой Анной? Прежде всего о том, что она не думает ни о себе, ни о людях; как могла она допустить, чтобы верующие о ней забыли? Если б не дон Бернардо, который по воскресеньям наводил в комнате чистоту с помощью тряпки и опилок, тут вообще все затянуло бы паутиной! В наше время, полагал дон Бернардо, статуя святого не может позволить себе стоять сложа руки. «Может, вы просто не знаете, как заставить народ себя уважать?» — частенько спрашивал он старинную статую, нервно потирая руки. Где-то он услышал, что если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе. «Уж эти мне святые», — бормотал он, преклоняя колено перед бесстрастным изображением, и было ясно, что грубым этим языком говорила в нем глубочайшая атавистическая вера. Иногда посреди оглушающей тишины летнего полудня он вдруг неожиданно вскакивал, подходил
С незапамятных времен он любил святую Анну и мечтал прославить ее среди людей. Несколько лет назад, почти силою вырвав какие-то жалкие гроши у нескольких знакомых и просто прохожих, он исхитрился устроить ей праздник на двадцать шестое июля. Пять, а то и шесть арок из масляных плошек украсили тогда переулок; на традиционном помосте для музыкантов до утра пели толстые местные знаменитости, которые для виду немного поупирались, но толпа силой стащила их с балконов, заваленных арбузами, сковородками и бутылками; в тот вечер, оказавшись среди целого леса горящих свечей, старинная статуэтка святой обрела наконец свой настоящий цвет.
Но даже такие, раз в год устраиваемые празднества были ему не по средствам, и дон Бернардо страдал. В больших неаполитанских церквах он заходил в алтари, посвященные святой Анне, и незаметно разглядывал великолепные скинии, принесенные в дар бесчисленные драгоценности, смотрел на прихожан, которые, опустив головы, шептали молитву, на руки, протягивающие приношения; и все это невыразимо его мучило, поселяя в нем чувство какой-то горькой и смутной ревности.
Именно так дон Бернардо постепенно и потерял голову. Однажды ночью, босой, полуголый, этот крохотный человечек, который из-за своего роста, видимо, дальше других отстоял от неба, вылез из постели, прихватил с собой инструменты, пробрался в церковь и приладил там к пьедесталу Святой какое-то хитроумное устройство.
Господи, прими во внимание нищету его духа и обуревавшее его смятение и будь к нему снисходителен, господи! В общем, случилось следующее: утром, когда не то две, не то три из редких посетительниц церкви подошли к алтарю, оттуда, от пьедестала святой, донеслось что-то вроде стона, и статуя медленно повернулась к ним спиной.
Когда в церковь сбежался весь переулок, святая Анна уже стояла как обычно, но спустя некоторое время чудо повторилось, и его уже видели сотни глаз. Всеобщая паника и слезы истолковали происшедшее в единственно возможном смысле: святая страдает от забвения, в котором она пребывала годами. На другой день по улицам квартала было ни пройти ни проехать, толпы людей текли по ним медленно и неотвратимо, как поток лавы.
Как это всегда бывает при столкновении со сверхъестественным, у всех — и у мужчин, и у женщин — возникло вдруг смутное ощущение вины и ответственности за какие-то свои давние, уже забытые прегрешения, и они шли меж древних стен бледные и безмолвные. Плач ребенка или набежавшая на облако тень, самый обыкновенный, легко объяснимый звук приобретали вдруг роковой смысл, предрекая какие-то неминуемые несчастья.
Кроме того, народ предпринял и ряд действий.
Рабочий стол дона Бернардо был выброшен из священного места. Комнату украсили коврами, цветами и свечами, в воздухе повисло густое облако ладана…
На другой день городские власти упорядочили движение людей, а к вечеру остановили его совсем. Прошел слух о какой-то проверке, назначенной епископом; ведь известно, что высокие церковные власти, как правило, не верят в чудеса, которые и в самом деле нередко объясняются всего лишь коллективным самовнушением.
В эту ночь дон Бернардо снова проскользнул в церковь и заперся изнутри. Попробуем же в эту минуту спуститься с канатами и факелами в самые глубины души этого тихого безумца. Ведь он считает, что сделал лишь тысячную долю того, что святая могла бы сделать сама, если бы не ее необъяснимая скромность или божественная стыдливость, свойственная истинному величию. Иными словами, он совершенно не сознает, что совершил святотатство, и если теперь хочет скрыть следы содеянного, то только для того, чтобы вновь обретенное уважение к святой сохранялось и впредь. И все, больше ничего нет в душе у дона Бернардо, разве что некоторое беспокойство, желание справиться с делом как можно скорее. Но тут случается ужасное, и дон Бернардо попадает в тюрьму.