Золото Югры
Шрифт:
Макар Старинов понял, что дальше из этого человека веселого зрелища не сотворить. Отрубят руки-ноги. Потом – голову.
Хороши англы на выдумку.
Макар отошел в свой угол и прилег. В голову полезла Катарина: как она моет свои длинные ноги, как гасит свечу… Успеет ли она найти трактир «У подковы»? И желательно, уже сегодня. Говорят, в Тауэре в любой день могут человека пустить под топор.
Великий и толстый король Генрих Восьмой ввел такой обычай… Неохота бы пройти даже по краю той стези, что досталась Джону Хейуорду. Или, скажем, граф Эссекс вдруг возбудится к действию и купит убийц для расправы с
Макар лежал с закрытыми глазами и даже вроде дремал, когда почуял, что два острых лезвия нашли его тело сквозь тонкий слой рыхлой кошмы. Кошма утепляла рясу, но броней не служила. Хорошо, что пришли не десять дуболомов, а всего два.
– Давай сюда мою фляжку! – прошипел громкоголосый плотник.
Макар совсем и забыл про нее. Пустая фляга валялась в трех шагах от моряка.
Второй, вроде моряк, со шрамом через левую щеку и совсем беззубый, прошепелявил:
– И то зелье давай, которым ты опоил писаку Джона. Давай, давай.
Беззубый навалился всем телом на правый сапог Макара, чтобы не дать тому выхватить нож из-за голенища.
Макар согласно кивнул, сунул руку во внешний карман рясы и отбросил в сторону самогонное зелье в оплетенной соломой и тряпками посуде.
Плотник Марк, зло ругаясь, велел Макару встать и оббил всю рясу рукояткой своего долота, дожидаясь, когда зазвенят деньги. Деньги не зазвенели. Тогда плотник поднял фляжку с самогонным зельем и попытался вытащить пробку. Пробка на фляжке сидела на ручной резьбе. Так просто ее не откроешь.
Уже другой, незнакомый стражник стоял в проеме решетки, все видел, но даже не шевельнулся. Сменная стража, что поделаешь.
Макар вдруг вспомнил, что ночью, опасаясь спать, он перебирал древнюю грамоту: «Ти – Жизнь. Су – Вода живая, речная. Си – Вода мертвая, лед». И нечаянно споткнулся о слово Тауэр, где имел сейчас благость ночевать среди двух десятков головорезов.
«Тауэр – это, короли вы мои да королевы, вовсе не тюрьма. Это место, где давным-давно вели перепись крови и земли на этом подлом острове… „Крови“ – в том смысле, чей ты родом и не притворяешься ли лордом-эсквайром, чтобы получить побольше землицы? Вообще-то англы, это почти русские. Особенно британцы! Они по крови – ну, точно – русские! Та же у них натура. Могут дом подарить от душевных чувств, а могут и ночью прирезать. Или днем, вот как сейчас…».
Горластый плотник долотом свернул пробку с фляжки и как следует приложился к макаровой посудине с самогоном. Тотчас ее выронил и начал долго, но бесполезно всасывать воздух в глотку.
Воздух в глотку плотника не шел.
Второй, беззубый моряк попятился от Макара.
– Чего пятишься? – спросил Макар. – Ссать хочешь? Вот, роняй его на пол и ссы ему в рот. Может, спасешь…
Беззубый уронил хрипящего товарища на солому, сдернул гульфик на своих матросских штанах и пустил струю. Слава Богу, пустил точно в рот бедолаге. Тот замотал головой, захрипел, но кашлять перестал. Заворочался на соломе, отыскивая уроненное долото.
– Сейчас тебе – смерть, – сказал Беззубый.
Плотник сначала сел, посидел, потом встал. Жилистый, скотина. Надо будет это запомнить… про жилистых английских плотников. Не все же время сидеть в этом
Макар поднял с соломы свой сосуд с самогоном. Там оставалась еще треть напитка. Приложился к горлышку и на глазах у остервеневших англичан допил плоскую стеклянную бутыль до дна. И даже не кашлянул. Пустой бутылью огрел по голове беззубого, куском тонкого стекла чиркнул ему по щеке. Рана получилась тонкой, но кровь потекла. Беззубый от страха свалился Макару под ноги.
– Постой, чего ты? Постой! – зашипел плотник, оглядываясь на калитку, где должен находиться стражник.
Отошел стражник по малой надобности или еще зачем.
Населенцы камерного каземата поприжались к стенам. Макар дал плотнику ударить первым. Тот, маракуя, что засапожный нож всегда носят в правом сапоге, ударил долотом в правую руку Макара. Хотел руку обездвижить. Да вот беда – промахнулся.
Макар вынул из голенища левого сапога добротный узкий тесак арабской работы и точно всадил его под пятое ребро плотника Марка.
– Пусть полежит, – Старинов повернулся к тем, кто прижался к стенам. – Кровь застынет, тогда нож выну. А то и так здесь мокро.
Стражник так и не появился. Наверное, смена ему пришла. Или алебарду точит, прячась в простеночке. Он снаружи, ему жить вольготнее.
Малый прием королева Елизавета обычно устраивала у себя в гардеробной комнате. Дверь из нее вела непосредственно в спальню. Но и спальня королевы Елизаветы не являла собой замкнутое помещение. За изголовной спинкой кровати бурый атлас драпировал еще одну дверь, которую в последние три года всегда своим ключом открывал граф Эссекс, поднимавшийся в королевскую спальню по особому ходу.
Тот ход вел вниз, в личную, а не дворцовую прачечную королевы. Оттуда же, при желании, можно было подсунуться за вешала с грязным бельем и обнаружить ход в конюшню. А уж из конюшни скачи куда хочешь!
Королевский дворец имел пять таких тайных ходов. Два хода шли аж под самой рекой Темзой.
Ведь только тогда ты король, когда умеешь обмануть своих подданных. Обмануть во всем – даже в том, что не дашь подданным себя зарезать ночью, спящего в кровати.
Осип Непея, очутившись среди пяти дам рядом с королевой, сразу прижал в носу грубый льняной платок домашней работы. В комнате стояло удушье. Мывшиеся три раза в год дамы вечерами выливали на себя столько французских ароматов и кельнской воды, что у Непеи даже мысли не появилось о флирте. Одна мысль кочевала туда-сюда: «Только бы не сблевать или не грохнуться на пол!»
Королева Елизавета усмехнулась, задергала одной ей известные шнурки. Сразу подуло холодным и влажным воздухом с Темзы.
Дамы развлекались тем, что пили старое вино из королевских подвалов, купленное во Франции еще Генрихом Седьмым, ели липкий арабский фрукт финик, да передвигали друг другу по скатерти стола липкие от пальцев записочки.
У каждой из дам, даже у королевы, в глубоком вырезе вечернего наряда болталась костяная трубочка, с большой мужской палец толщиной. Трубочка не сквозная, а с дном. Что она изготовлена из моржового клыка, Непея определил сразу. Странно, что трубочки держались на шее у дам не на золотой или серебряной цепи, а на простой льняной нити грубой, ворсистой пряжи.