Золотоглазые
Шрифт:
Позже я узнал, что Алан был не первым, кто узнал эти новости Ферелин. Она была взволнована и озадачена некоторое время и за два-три дня до того, как написать Алану решила, что пришло время, чтобы семья знала об этом. С одной стороны, она очень нуждалась в совете и объяснении, которого не было ни в одной прочитанной ею книге, с другой стороны, она считала, что сделать этот шаг — более достойно, чем ждать, пока кто-нибудь догадается сам.
Она решила, что Анжела подойдет лучше других. Мама, конечно, тоже хорошо, но лучше сказать ей позже, когда что-то будет предпринято (это
Однако, принять решение оказалось куда легче, чем приступить к его осуществлению. С утра в среду Ферелин была настроена очень решительно: она найдет момент, уведет Анжелу куда-нибудь и объяснит все. К несчастью, такой момент все не наступал. Среда прошла, затем утро четверга, а днем у Анжелы было заседание женского института, после чего она вернулась усталая. Был один момент в пятницу, но все же не совсем тот, так как отец был со своими гостями в саду и уже накрывали на стол к чаю. Итак, то одно, то другое, — в субботу Ферелин все еще не открыла своей тайны. «Я должна ей сказать сегодня, даже если не все будет к тому расположено. Так может тянуться неделями», — сказала она себе твердо, когда одевалась.
Гордон Зеллаби уже кончил завтракать, когда она вышла к столу. Он рассеянно поцеловал ее. Затем его поглотили свои заботы: он обошел сад в глубокой задумчивости и удалился в свой кабинет.
Ферелин поела хлопьев, выпила кофе и принялась за яичницу с ветчиной. После пары кусочков она отодвинула свою тарелку достаточно решительно, чтобы Анжела оторвалась от своих размышлений и посмотрела на нее.
— Что случилось? — спросила она с другой стороны стола. — Яйца несвежие?
— О, все в порядке, — ответила Ферелин. — Просто мне сегодня не хочется есть.
Анжела пропустила ответ мимо ушей, хотя Ферелин надеялась, что она спросит «почему?». Внутренний голос подбадривал Ферелин: «Может, теперь? В конце концов, какая разница, раньше или позже?» Она задержала дыхание.
— Дело в том, Анжела, что мне сегодня с утра плохо.
— О, в самом деле? — спросила мачеха и слегка наклонилась над столом, чтобы отрезать кусочек хлеба. Накладывая мармелад, она добавила? — И мне тоже. Ужасно, правда?
Ферелин решила довести дело до конца:
— Дело в том, что мне плохо не просто так. Мне плохо от того, что у меня будет ребенок.
Анжела рассматривала ее несколько мгновений с нескрываемым интересом, а затем медленно кивнула:
— У меня тоже. — И она с особым тщанием намазала остальную часть хлеба.
Ферелин от удивления приоткрыла рот. К ее стыду и смущению, она почувствовала себя явно шокированной. Но… Но, а все же, почему бы и нет? Анжела была на шестнадцать лет старше ее самой, и ее состояние было так же естественно, только… Ну, как-то никто не мог подумать… В конце концов, папа был почти дедушкой по своей первой женитьбе… Кроме того, это было как-то неожиданно. Не то, чтобы Анжела стала нехорошей, нет, она была чудесной, и все ее любили, и Ферелин тоже, как старшую сестру… К этому можно было привыкнуть…
Она продолжала смотреть на Анжелу, тщетно пытаясь что-нибудь сказать, но как-то все перевернулось.
Мачеха наклонилась вперед и уронила голову на руки. Ферелин вскочила, словно освободившись от чего-то. Она подбежала к Анжеле, обняла ее, прижала к себе, стала гладить ее волосы, шепча какие-то слова, утешая ее.
Во время этой паузы Ферелин не могла не почувствовать неожиданность всего происходящего. Ей казалось, что они поменялись местами. Правда, сама Ферелин не собиралась рыдать на плече у Анжелы, но все было так непохоже на действительность, что Ферелин засомневалась, не спит ли она.
Очень скоро Анжела, однако, взяла себя в руки. Она стала дышать спокойно и уже искала платок.
— Извини, что я такая дурочка, но я так счастлива.
— Да, — ответила Ферелин.
— Понимаешь, — объяснила Анжела, — я не совсем верила этому сама, а вот сказала тебе, и это стало реальностью. Я всегда мечтала о ребенке. Но ничего не происходило, и я почти готова была забыть об этом. А теперь это действительно случилось, и я… я… — Анжела снова начала плакать тихо, умиротворенно.
Несколько минут спустя она окончательно успокоилась, вытерла глаза и решительно убрала платок.
— Ну хватит, — сказала она. — Я никогда не думала, что в слезах есть какой-то толк. Однако… — она посмотрела на Ферелин, — я становлюсь совсем эгоисткой. Извини, дорогая моя.
— О, все хорошо. Я рада за тебя, — сказала Ферелин великодушно. Помолчав, добавила: — Я сама не настроена плакать, просто немного испугалась.
Слова эти удивили Анжелу. Она не ожидала от Ферелин такого ответа. Она посмотрела на падчерицу, только сейчас осознав всю важность ситуации.
— Испугалась? — повторила она. — Я не думаю, что тебе надо бояться, это неприятно, конечно, но мы не будем пуританами. Во-первых, надо убедиться, что ты права.
— Я права, — сказала Ферелин мрачно. — Но я не понимаю. У тебя все совсем по-другому: ты замужем, и все такое…
Анжела не обратила на это внимания. Она продолжала:
— Ну, тогда надо дать знать Алану.
— Да, наверное, — согласилась Ферелин без всякого энтузиазма.
— Конечно, глупышка. Достаточно посмотреть на него. Естественно, я не могу быть уверена, но не удивлюсь, если он будет рад. Но, Ферелин, в чем дело?
Она замолчала, озадаченная выражением лица Ферелин.
— Ты не поняла, Анжела. Это был не Алан.
Выражение симпатии исчезло с лица Анжелы. Ее лицо стало холодным. Она собиралась встать.
— Нет! — воскликнула Ферелин в отчаянии. — Ты не поняла меня, Анжела! Это не то. Никого не было, понимаешь? Поэтому я и боюсь.
В течение этих двух недель три молодые девушки в Мидвиче исповедались викарию Либоди. Он крестил их детьми, знал их и их родителей очень хорошо. Все они были интеллигентными и не распущенными девушками. И каждая в исступлении повторяла: