Золотоглазые
Шрифт:
— Ну, это, по крайней мере, обнадеживает. Надо надеяться, что никому в деревне не причинен большой вред.
Мы еще спали, когда утром 28 сентября офицер-метеоролог сообщил, что над Мидвичем туман рассеивается, и экипаж из двух человек взлетел на вертолете. Проволочная клетка с парой живых, но несколько встревоженных хомяков была с ними.
— Они думают, — заметил пилот, — что 6.000 будет вполне безопасно, так что попробуем с 7.000 для спокойствия. Если будет все нормально, будем осторожно спускаться.
Наблюдатель установил свои приспособления и занялся
— Готово, теперь спускай их, и мы попробуем на 7.000.
Клетку опустили через дверь — на 5.000. Вертолет сделал круг, и пилот сообщил на землю, что собирается сделать подобный круг над Мидвичем.
Наблюдатель лег на пол, вглядываясь в хомяков через бинокль.
Они не переставали копошиться в клетке. Наблюдатель отвел от них взгляд на мгновение и навел бинокль на деревню.
— Эй, за рулем, — позвал он.
— Что?
— Та штука, которую мы должны были сфотографировать у аббатства…
— Ну, что с ней?
— Хм, или это мираж, или она улетучилась, — сказал наблюдатель.
Почти в тот же момент, когда наблюдатель на вертолете сделал свое открытие, пикет на дороге Стоуч — Мидвич проводил свою обычную пробу. Сержант из наряда бросил кусок сахару за белую линию, что была проведена через дорогу, и стал наблюдать за собакой. Она бросилась вперед, пересекла линию, схватила сахар и стала его грызть. Сержант бесстрастно обозревал собаку несколько секунд и сам пошел к линии. Он поколебался, но затем перешагнул через нее. Ничего не произошло. С растущей уверенностью он сделал еще пару шагов. Несколько грачей прокаркали, пролетая над ним. Он проводил их глазами. Грачи направились к Мидвичу.
— Эй, на рации, — позвал сержант. — Сообщите в штаб Оннли. Пораженная зона, кажется, очистилась. Подтверждение дадим после следующих осмотров.
Несколькими минутами раньше в поместье Киль Гордон Зеллаби с трудом шевельнулся и издал стон. Затем он понял, что лежит на полу, что в комнате, в которой еще мгновение назад было светло и тепло, даже слишком тепло, теперь темно и холодно.
Он поежился, ему показалось, что никогда он еще так не замерзал. Он промерз насквозь, и каждая его клеточка болела.
В темноте послышался еще какой-то звук. Дрожащий голос Ферелин произнес:
— Что случилось?.. Папа? Анжела? Где вы?..
Зеллаби пошевелил ноющей и непослушной рукой и сказал:
— Я здесь… Почти замерз. Анжела, дорогая моя…
— Рядом с тобой, Гордон, — ее голос был совсем близко.
Он протянул руку и наткнулся на что-то, но его руки так окоченели, что он не мог понять, что это. На другом конце комнаты раздался голос.
— Я вся окоченела! О, господи, — жаловалась Ферелин. — Я не верю, что это мои ноги. — Она остановилась на мгновение. — Что это за крысиный шорох?
— Я думаю, что это мои зубы, — сказал Зеллаби с усилием.
Послышался еще звук, затем стук колец на оконных шторах, и комната наполнилась серым светом.
Зеллаби посмотрел на камин и не поверил своим глазам. Мгновение назад он положил новое полено в камин, а сейчас там не было ничего, кроме кучи золы.
— Да что же это такое, в самом деле?.. — начала Ферелин.
— Шампанского? — предложил Зеллаби.
— Что ты, папа!
Несмотря на протесты жены и дочери, Зеллаби попытался встать. Оказалось, что это слишком болезненно, и он решил немного собраться с силами. Ферелин, пошатываясь, подошла к камину. Она протянула к нему руку и стояла так, дрожа.
— По-моему, он потух, — сказала она.
Ферелин хотела взять газету, но окоченевшие пальцы не слушались. Она посмотрела на газету озадаченно, затем достала несколько щепок из корзины и бросила их на газету, но никак не могла зажечь спичку.
— Мои пальцы не хотят слушаться, — чуть не плача, сказала она.
С усилием она прижала спички к камину. Кое-как ей удалось зажечь одну. Ферелин поднесла ее к газете, и пламя вспыхнуло.
Анжела встала и, шатаясь, подошла к камину. Зеллаби подполз к ним на четвереньках. Щепки начали потрескивать. Все трое стали жадно греть руки. Онемевшие пальцы понемногу отходили.
— Странно, — сказал Зеллаби сквозь зубы, — что я дожил до своих лет и только сейчас осознал, почему люди поклоняются дождю и огню.
Два потока санитарных машин, пожарных, полицейских, джипы и армейские грузовики съезжались в Мидвич. Они встретились в центре, на площади. Гражданский транспорт подъехал тоже, и его пассажиры вышли. Армейские грузовики окружили аббатство. Исключением был маленький красный автомобиль, который развернулся, въехал в поместье Киль и остановился у дверей дома.
Алан Хьюг ворвался в кабинет Зеллаби, схватил Ферелин, сидевшую на ковре у камина, и прижал ее к себе.
— Господи! Любимая моя, с тобой все в порядке? — воскликнул он, все еще тяжело дыша.
— Милый мой… — сказала она, словно в этом заключался ответ.
После паузы Гордон Зеллаби заметил:
— С нами тоже, мне кажется, все в порядке, хотя мы в растерянности. И очень замерзли. А вы?
Алан, кажется, только что заметил их.
— О! — начал он и запнулся. — Боже! Что-нибудь согревающего, и мигом! — и Алан выбежал из комнаты, потянув Ферелин за собой.
— Что-нибудь согревающего, и мигом, — пробормотал Зеллаби. — Сколько прелести в простой фразе.
Итак, когда мы с Джанет спустились к завтраку в восьми милях от Мидвича, нас ждали новости. Подполковник Уосткот уехал пару часов назад, а наша деревенька просыпалась, как и всегда раньше.
На дороге Мидвич-Стоуч все еще стоял полицейский пикет, но, будучи жителями Мидвича, мы миновали его быстро и, проехав через такие знакомые и совершенно обыденные окрестности Мидвича, добрались до нашего коттеджа без всяких помех. Мы не раз думали, в каком виде найдем наш дом, но причин для беспокойства не было. Коттедж стоял нетронутым. Мы вошли, расположились, как обычно, и начали заниматься намеченными делами, не замечая никаких неприятных изменений, за исключением того, что молоко в холодильнике прокисло, так как электричество было отключено.