Золотой цветок - одолень
Шрифт:
— Не чавкай, как хрюшка! — влепила Дарья Федоске ложкой по лбу.
Федоска стерпел, но чавкать и посапывать стал еще громче. Явно вредничал, делал все наоборот. Мать решила не обращать на него внимания. Никто не вымолвил ни слова. И куски мяса не вылавливали. Отец бьет шибко за болтливость, жадность и суету. У Глашки весь лоб в синяках и шишках. Сегодня обошлась девчонка без наказания впервой.
Поспешность за обедом в доме Меркульевых ни к чему. Мяса в горшке всегда много. Хлеб свежий и добротный. Варево духмяно, заправлено травами. Да и всегда можно стащить шаньгу, шматок сала и горбушку, чтобы пожевать у речки. В этой усадьбе и кобели
Богатый дом, с достатком. Всех почти коров и овец казаки им возвернули. Мол, ить на сбережение для хозяев брали добро. Матвей Москвин в благодарность за писарство изукрасил конек хаты резьбой дивной. Егорий прорезал в заборах семь бойниц, установил пушки. Не дом, а крепость.
— Ежли я тебя, Олеська, увижу еще хоть раз с этим оборванцем Ермошкой, сдеру шкуру! — бросил ложку Меркульев, завершая обед.
У Дуняши глаза от радости засияли, оживилась она. А Олеська ресницы опустила, покраснела. Даже шея девчачья покрылась малиновыми пятнами. Дарья помолчала величественно и поддержала главу семейства:
— Слушать надобно отца, Олеся!
— Я буду слушаться, мам! Да и этот голодранец Ермошка вовсе мне и не мил!
— Я знал, что ты у меня умница! — приласкал Меркульев дочку.
— Жениха мы тебе подберем! — подбодрила Олеську и Дарья.
— Я взамуж и не пойду никогда! Мне дома хорошо!
— А я пойду... и токмо за Ермошку! — серьезно глянула на отца Дуняша.
— Ермошке ты не приглянешься, — отшутился он.
Меркульев встал, потянулся, зевнул. Но зевок был нарочитым. Что-то раздражало и тревожило его. Ох, и поперечной девкой вырастет Дуня. Но рано еще заботиться о ней. Ноги тонкие, голенастые. Плечики острые. Не девка, а лучинка сосновая. И всегда серьезная. Такие женихов не находят долго. Такие обычно помирают печально. Ой, что это я о Дуняшке-то так? Кощунственно! Господи, прости мя! Ить родная кровинка, доченька...
Меркульев хотел уже было перекреститься, поднял руку... Но не свершил знамения. Конечно же, его огорчала и раздражала эта чертова богоматерь. Сто раз повелевал убрать икону. Дарья ни разу не возразила. Но греховодницу не выбросила. Он сам бы ее бросил в печку. Но кузнец по указу Дарьи обогатил оклад золотом и каменьями драгоценными. Главенствовал в окладе алый лал.
— А может, Дарья наказует меня ликом Аксиньи? Пронюхала, поди, что и я по ней, грешный, вздыхал. Притягательная была Ксюшка. Всех казаков на станице свела с ума. Да не так уж долго длится царство девичьей красы. Говорят, сейчас за Кланькой гоняются сотнями. А Верка Собакина завовсе царевна. Фарида у шинкаря — ягодка черноокая. Ин и бабы в станице сочные, тугие и приглядные. Радуйся хучь на Нюрку Коровину, хучь на Марию Телегину, хучь на мою благоверную Дарью!
Атаман вышел во двор, пролез под жердь в огород. Глянул в угол усадьбы, успокоился. Ничего не видно. Совсем даже заметить нельзя, что здесь ночью была выкопана земля. Рядом куча навоза. Надобно вообще завалить наземом сие место. Три дня назад пришел донос от старшего сына суедовского на отца. Сообщал Карп, что Тихон Суедов схоронил за своей баней ордынскую казну, украденную на обгорелом Урочище. Обидел отец Карпа, отделил его без одарения знатного. Карпуша от первой жены сынком был. Вторая жена Суедова, Хевронья, парня грызла. И отделила его по-голутвенному. А Карп трусоват. Подсмотрел, как отец казну прятал, настрочил ябеду.
Меркульев не стал торопиться с обличением. И об умножении казны войсковой не стал болеть. Взял он ночью лопату и разорил схорон за суедовской баней. Ордынскую казну перетащил атаман спокойно в свой огород. Решил, что и о себе, о своих детях позаботиться пришла пора. Добро потерянное, могло и не всплыть. Сокровище не так уж и велико — с пуд. Но на поколение достаточно.
Утром атаман собрал казаков, зачитал им открыто ябеду Карпа на родного отца. Пришли со стражей на усадьбу Тихона Суедова. Покопались за баней, ничего не нашли. Хозяина допросили с пристрастием. Поклялся он с целованием креста, что ничего не ведает об ордынской казне. Побили его за порождение плохого сына. А Карпа высекли за поклеп на отца. Золото и серебро ордынское осталось у Меркульева. И кто мог узнать об этом?
— Кучу-то навозную надобно перенести в энто место! — сказала Дарья, подходя к мужу с вилами.
— В ка-ка-кое ме-место? — начал заикаться атаман.
— В энто вот! — ткнула Дарья вилами туда, где ночью была зарыта в медном сундуке ордынская казна.
Цветь пятнадцатая
— Мир дому сему! Пошто поклонилась мне, Нюра!
— Проходи, Егорий. Испей молока топленого, шаньгу съешь горячую.
— А Илья-то где?
— На Магнит-гору с кузнецом ушел.
— Хороша шаньга! Что же тебе изладить надобно!
— У меня в погребе восемь бочек серебра...
— Серебро — не золото.
— А смогешь ты из него листы накатать?
— Смотря, Нюр, каки листы.
— Хочу крышу покрыть серебром.
— Уж не рехнулась ли ты, Нюрка?
— Не рехнулась, Егорий. Семья Коровиных стоятельна.
— Мое дело умельное, покрою по заказу! Но на всю крышу не хватит. Токмо конек и ребра изукрашу.
— Запрягай подводу, забирай бочки.
— Работы мне на семь ден.
— А пушки ты мне, Егорий, могешь установить во дворе?
— Золотишко на бочку и установлю! Сколько пушек?
— Семь. Чтобы в разные стороны топорщились!
— Сегодня к вечеру поставлю все семь.
— Токмо ты их не заряжай, Егорий. Мальцы мои рыжие побьют народ.
— Тогда зачем тебе пушки, Нюрка?
— А мы не худей Телегиных и Меркульевых.
— Да уж не худей, коли крышу зарешили покрыть серебром.
Цветь шестнадцатая
Магнит-гора рыжебока, вздымается пятью вершинами. Атач — вершина главная, отец четырех сыновей. Самый маленький сынок кудряв: холм березами зарос. Голова отца упирается в небо большим черным камнем, отвесной скалой из другой породы. Камень — будто папаха на голове. С камня беспрерывно взлетали птицы. Третий день наблюдали за ними Ермошка, Прокоп, Бориска и друзья их, которые таскали глыбы руды к берегу реки, к лодкам. Птицы взлетали с черного камня, не взмахивая крыльями. И смотреть на них было прелюбопытно. Подходят галки к самой кромке скалы, иногда бочком бросаются вниз. Но их подхватывает невидимым потоком, возносит в небо. И так — с утра до вечера. Рядом с Магнит-горой на одно поприще южнее высится Сосновая гора — красивая, темно-зеленая, хвойная. Сосны на ней разлаписты. Но и порублено много сосен башкирцами для выжигания железных криц в ямах.