Золотой рубин

Каманин Федор Георгиевич

— Данил Петрович, к его превосходительству во дворец! Живо и немедля, сей минут!

— Зачем? — изумился Данила Петрович.

— А уж про то мне неведомо, там узнаешь сам.

— Может, варку закончить, тут минутное дело осталось?

— Никаких заканчиваний, приказано немедля — нарочный из дворца прибегал. Я уж тут сам за твоими горшками послежу. Давай, брат, давай!

— Ну что же, приказ есть приказ, — сказал Данила Петрович и начал собираться, отряхивать пыль с себя.

— Да не отряхивайся ты, не на бал тебя зовут. Наверно, сказать тебе он что-то хочет,

потолковать с тобой. Иди же ты скорей! — понукает его смотритель.

— Тять, дай и я с тобой пойду, — говорит Сенька отцу.

— А тебе-то зачем? Будь тут, за горшками смотри, я скоро вернусь.

— Ну, тять! — заныл Сенька. — Ну дай я пойду с тобою, а?

— Да чего тебе загорелось так? Что ты не видел там?

— Мне медведя хочется посмотреть.

— Какого медведя? Г енерала, что ль?

— Да нет! Настоящего. То есть чучело медвежье, которое в прихожей дворца стоит. Ребята сказывали, что как откроешь дверь, а он на тебя шасть! Словно сожрать хочет. И как живой! И тарелку в руках держит. Ребята говорят, что этого медведя сам генерал укокошил, когда облава была. А потом с него шкуру содрали и вот чучело такое сделали. Ну, тять!

Данила Петрович любил и баловал своего сынишку. Мальчишка толковый и расторопный; из него со временем хороший стекловар выйдет. Он и сейчас подумал-подумал и решил, что генерал даже не заметит, что мальчонок с ним, а Сеньке все забава будет. Ребенок ведь он еще! Его вишь что интересует — чучело ему надо поглядеть. Радостей-то да забав у него не густо, с самых малых лет в цеху да в цеху, дома поиграть некогда, пора только поесть да отоспаться.

— Ну что ж, пойдем, раз тебе так приспичило на медвежье чучело поглазеть, — говорит он сыну.

Данила Петрович еще раз окинул хозяйским глазом все свои горшки и направился к выходу.

Сенька, конечно, за ним, след в след шагает. И душа у Сеньки ликует. Сейчас он увидит то, чего никому из его дружков видеть никогда в жисти не придется: генеральские покои, чучело медвежье, да и мало ли чего еще может попасться ему там на глаза! Ну самого-то генерала все видели тыщу раз, генерал никому не в диковинку. А вот чучело медвежье никто из его дружков не видел, они только слыхали о нем. Он же сейчас увидит его, а если можно будет, то украдкой и рукой потрогает.

И Сенька ног под собой не чуял, его словно ветром несло; он и не заметил, как отшагал вслед за отцом версты полторы от фабрики до генеральского дворца.

А во дворце их, вернее одного Данилу Петровича, уже ждали. Когда они подошли к дворцу — не к главному парадному входу, куда входить и откуда выходить имел право только сам генерал да высокие гости, а к боковому входу в правом флигеле, где Мальцев принимал мелкую сошку, — швейцар распахнул перед ними обитую кожей дверь с бронзовой ручкой.

— Пожалуйста, входите. Его превосходительство вас ждет. Сейчас доложат ему, что вы прибыли,

— с улыбочкой сказал им швейцар.

Они вошли.

И тут же откуда-то взялся — Сенька и не углядел откуда — камердинер генеральский, во фраке, в лакированных ботинках, в ослепительно белой рубашке, при галстуке бабочкой. Сенька

на камердинера только мельком глянул, зато от швейцара не мог отвести глаз: ведь тот был в такой роскошной ливрее, расшитой золотыми позументами, что прямо ослепнуть можно без привычки. Шитье золотое не только грудь и рукава форменного мундира швейцарского украшало, но было даже и на спине. Швейцар весь сиял и сверкал, словно солнышко ясное. Сенька даже рот приоткрыл от удивления: он подумал, что такой пиджачок, пожалуй, тыщи стоит.

— Грачев? — спросил камердинер.

— Так точно, — ответил Данила Петрович.

— Сейчас доложим его превосходительству, — сказал камердинер и тут же исчез за дверью.

Данила Петрович переминался с ноги на ногу и все недоумевал: зачем же все-таки вызвали его?

«Ну да сейчас узнаю, сейчас все выяснится», — вздохнул он.

А Сенька, налюбовавшись на швейцара, вспомнил про медведя. И тут он увидел медвежье чучело.

Нет, неверно, будто медведь надвигается на тебя, как только ты дверь откроешь. Неправду сказали ребята. Медведь не двигался с места никуда, он спокойно стоял сбоку у окна. А вот тарелку в лапах он держал — это правда, и пасть у него была так широко разинута, что страшно было смотреть.

«Ух и хайло же, брат, у тебя! Попадись тебе живому — сразу сожрешь», — подумал Сенька.

Сенька только было хотел незаметно пододвинуться поближе к чучелу, чтоб погладить его по шерсти, как вдруг в коридоре послышались шаги и басовитое, вполголоса пение:

— Господи, помилуй, господи, помилуй, господи, помилу-у-у-уй!

Это шествовал сам генерал в сопровождении камердинера.

Генерал всегда пел «Господи, помилуй», если был в хорошем духе.

— А, Грач! Здорово, брат, здорово, рад видеть тебя. Быстренько ты прилетел на зов мой, — говорит Мальцев Даниле Петровичу. — Есть у меня к тебе разговор, и разговор серьезный. Но сначала, ты уж не взыщи, на конюшню, брат, на конюшню, там маленько попарят тебя. Да, да, попарят! Марш живым манером туда, а потом обратно ко мне, разговаривать будем.

У Данилы Петровича и земля под ногами поплыла.

— Ваше превосходительство, да за что же это? Кажись, у меня по работе никаких провинностей нет. Смилуйтеся, ради христа, — взмолился Данила Петрович.

— Знаю, знаю, что у тебя на работе всегда все в порядке. Да и так за тобой вины никакой никогда я не замечал.

Стекловар ты у меня качественный. Но тут особое дело, потом я тебе все поясню и растолкую. А сейчас на конюшню, на конюшню. Проводи его туда, — говорит генерал камердинеру.

— Сколько ему, ваше превосходительство? И каких? Горячих? — спрашивает камердинер.

— Нет, зачем же горячих? — засмеялся генерал. — Горячих он еще не заслужил, пусть сначала заработает он их, горячих-то. А для начала ему просто тепленьких пусть всыплют, простых, и двадцать пять всего. Полагаю, что этого для первого разу вполне достаточно.

«Господи ты боже мой! Да за что же это он на меня окрысился?» — думает в ужасе Данила Петрович.

— Ну-с, пошли, — командует камердинер Даниле Петровичу и Сеньке.