Золотой век

Дмитриев Дмитрий Савватиевич

— Вы, господин полковник, нас за мятежников принимаете?.. Не так ли? — спросил Серебряков.

— А кто же вы?

— Я офицер, а это дворовый князя Полянского, — ответил Серебряков, показывая на Мишуху Трубу.

— Вот как… давно ли русские офицеры стали носить мужицкие армяки?..

— Я офицер… Можете мне верить и не верить, господин полковник.

— Нужны к тому доказательства…

— У меня оно есть, господин полковник.

— Какое?

— Я вам покажу… Только не теперь.

— Ты, любезный, хочешь меня провести

и если сейчас же не докажешь, что ты не мятежник и не изменник, то я прикажу тебя и этого парня расстрелять! — сердито крикнул Михельсон, показывая на Мишуху Трубу.

— Господи, что же это за напасть — едва спаслись от петли, как хотят расстрелять, — чуть не со слезами воскликнул бедняга дворовый.

— Господин полковник, выслушайте меня… — умоляющим голосом промолвил Серебряков. — Я постараюсь разъяснить, доказать свою невиновность.

— Ну, пожалуй… только скорее.

Офицеру Серебрякову пришлось в свое оправдание рассказывать то, что он уже ранее рассказывал князю Голицыну и генералу Ларионову.

Серебрякову пришлось еще прибавить, как он во второй раз попал в руки Пугачева и как тот предлагал ему вступить к нему на службу, угрожая в противном случае казнью.

Михельсон выслушал Серебрякова и, когда он окончил, спокойно проговорил:

— Словам я не верю… мне нужно доказательство.

— Ну, если вы, господин полковник, не верите моим словам, то я покажу письмо государыни императрицы, которое она изволила мне вручить для передачи графу Румянцеву-Задунайскому.

Проговорив эти слова, Сергей Серебряков показал Михельсону письмо государыни; его молодой офицер хранил, как святыню, в течение многих месяцев.

Серебряков думал, что достаточно показать ему письмо императрицы, адресованное к нашему главнокомандующему на Дунае, чтобы убедить Михельсона в своей невиновности, но полковник этим не удовлетворился.

— Письмо это не доказывает вашу невиновность, напротив, еще больше, государь мой, ее увеличивает, — холодно заметил Михельсон Серебрякову, отдавая ему письмо.

— Как! — удивился молодой офицер.

— Вы должны были бы давным-давно передать сие письмо по назначению, а вы не удерживаете.

— Но что же мне было делать, господин полковник, когда меня схватили и в течение нескольких месяцев держали под замком, как какого колодника, арестанта?

— Впрочем, относительно письма, врученного вам ее величеством, дело не мое… вы за него сами ответите… Что вы не были мятежником-пугачевцем — пожалуй, я этому поверю. Но все же, государь мой, я вынужден вас и вашего слугу держать до времени под арестом. Об вас я должен послать в военную коллегию рапорт, и до получения ответа на сие вы будете находиться под арестом, — голосом, не требующим возражения, проговорил полковник Михельсон и отдал приказ «задержать» бедного офицера Серебрякова и дворового князя Полянского.

И, по воле злой судьбы, Сергей Серебряков очутился опять, вместе с Мишухой Трубой, под арестом.

— Что

же это, за что эти мытарства? За что гонения? Неужели так всю жизнь злодейка судьба будет меня преследовать? — чуть не с отчаянием воскликнул молодой офицер, очутившийся опять под арестом.

— Погоди, барин, не все же будем мы вести такую жизнь, будет когда-нибудь и на нашей улице праздник, — утешал его Мишуха Труба.

— Нет, так больше жить нельзя — я… я не вынесу… лучше смерть…

— Что ты говоришь, барин.

— Да, да, лучше смерть… чем такая жизнь.

— И всему виною ваш киязь, — мрачно проговорил Мишуха Труба.

— За меня он отдаст ответ и Богу, и своей совести.

— Наш князь искупит свою вину, загладит ее перед тобою, бария, — только бы нам до Москвы добраться.

— Как же доберемся, если мы под арестом, — возразил Серебряков Мишухе.

— Не все же, барин, станут держать нас под замком, выпустят же когда-нибудь.

— Ох, Михайло, выпустят ли?

— В неволе не будут держать. Пошлют рапорт в Питер, а оттуда придет приказ выпустить тебя на волю. В ту пору мы и пойдем с тобою в Москву-матушку, к князю Платону Алексеевичу в гости.

— Скоро ли это, Михайло, будет?

— Скоро, барин, — с уверенностью проговорил Мишуха Труба.

Но предположения дворового князя Полянского не сбылись. Из Петербурга, по прошествии недель двух-трех, пришел ответ относительно Сергея Серебрякова, далеко не в его пользу; Серебрякова указано было «немедленно под строгим караулом доставить в Петербург, а дворового парня князя Полянского, Михайлу, по прозванию Труба, выпустить на волю, как не имевшему никаких улик к обвинению его в сообществе с Пугачевым».

И вот злополучного Серебрякова повезли в Петербург, в простой телеге, под конвоем трех солдат, с ружьями, а Мишуха Труба побрел один в Москву с отчетом в своих действиях и поступках к своему господину. Ему не дали хорошенько и проститься с Серебряковым.

Императрица Екатерина Алексеевна с своим двором пребывала в Москве.

Приехала она в конце шестой недели Великого поста, присутствовала в Успенском соборе при всех богослужениях Страстной седмицы, а также и всю Пасхальную неделю.

Великая монархиня с своим народом встретила Светлый день.

По православному обычаю христосовалась не только со своими приближенными, но даже удостоились этого некоторые из народа.

Радость у москвичей была неописанная. Забыто было и так недавно постигшее Москву страшное горе: моровая язва, унесшая в могилу не одну тысячу москвичей, также забыли и про неистовства Емельки Пугачева и его мятежной шайки.

Ликовали москвичи, прославляя свою царицу, мудрейшую из женщин.

С императрицей прибыл в Москву и Григорий Александрович Потемкин, один из приближенных к императрице лиц, пользовавшийся огромным влиянием. Теперь перед Потемкиным все преклонялись, слава его была упрочена.