Золотой век
Шрифт:
— Поздно теперь бежать, поздно… Надо играть вовсю, что будет — то и будет; возврата нет. Если бы ты, Софья, пришла ко мне с советом пораньше, в ту пору, может, я и послушал бы тебя… А теперь, знаешь ли, голова моя оценена дорого… На пощаду мне нет надежды, — мрачно ответил на слова жены Пугачев. — Сам я никому пощады не давал, и мне надеяться на пощаду нечего; кровь за кровь, — добавил он.
— Брось свою шайку и беги в степь, там легко тебе укрыться.
— А ты все еще жалеешь
— Да, только жалею.
— И на том спасибо; еще больше скажу тебе спасибо, когда ты научишь детей наших за меня, преступного отца, молиться.
— Они и то за тебя молятся.
— Где ты жить думаешь? — после некоторой задумчивости спросил у жены Пугачев.
— И сама не знаю, в твоей я воле нахожусь…
— Хочешь, живи здесь, в моем стану.
— Уж лучше отпусти ты меня.
— Куда же ты пойдешь?
— Где-нибудь найду себе приют… жить здесь, Емельян, мне невмоготу… измучилась я, глядя на твое житье…
— Думается мне, Софья, что скоро конец настанет моей вольной жизни. Будет, погулял я на белом свете; есть чем вспомянуть свою жизнь.
— Добром, Емельян, нельзя вспомянуть.
— Были и у нас, Софья, светлые, радостные дни…
— Давно это было, Емельян; давно прошло.
— А все же ты и теперь мне жена.
— Прежде была я твоей женой, а теперь я тебе чужая, совсем чужая.
— Как чужая?
— Да так. У тебя есть другая жена, молодая, красивая, а я что…
— Та не жена мне.
— А кто же?
— Так, наложница…
— Чай, ты в церкви с ней венчался…
— А ты спроси, кто венчал меня с Устиньей. Ну, да что про то говорить… Хочешь, мол, Софья, живи в моем стану, обиды тебе ни от кого не будет; никто обидеть тебя не посмеет, только ты не моги говорить, что моя жена. Я покуда царь Петр Федорович. Знай, что с царством мне придется скоро проститься. А пока, мол, меня принимают еще за царя.
— Может и принимали прежде, только не теперь. Перестали, Емельян, тебе верить.
— И сам это я знаю, — хмуро проговорил Пугачев; он знал, что жена говорит правду.
Казаки и мятежники перестали ему верить; они теперь тяготились Пугачевым; хоть были у него приверженцы, только их осталось немного.
Пугачев догадывался и сознавал, что дни его мятежной жизни сочтены и скоро придется ему расплачиваться за свои злодеяния.
— Опять тебе скажу, Емельян, спасайся, пока есть время. Брось все и беги, иначе ждет тебя гибель.
— Свое «воинство» я не брошу и никуда не побегу, а если надо будет продать мне свою свободу, а с ней самую жизнь, то не дешево я продам ее.
Едва только самозванец проговорил эти слова, как быстро откинулся полог шатра и вошла Устинья.
Глаза у красавицы
— Устинья! — с удивлением воскликнул Пугачев.
— Да, я… не ожидал?..
— Как смела войти в мой шатер без моего на то приказа? — грозно проговорил самозванец.
— Что больно грозно, «царь»? — насмешливо проговорила Устинья; на слове «царь» красавица сделала ударение.
— Зачем пришла?
— Посмотреть и ознакомиться с твоей — женой законной, венчаной.
— Ее не тронь, Устинья.
— За что ее трогать, она не виновата. Ты один, злодей, виновен предо мной. Ты погубил меня, обманул… От живой жены на мне женился! Ты над честным венцом надругался и за свое беззаконие сторицею будешь проклят от Бога и от людей. И я тебя, погубителя, кляну страшной клятвой. Будь ты проклят! — громко и грозно проговорила Устинья; ее красивое лицо было искажено от страшной злобы, глаза метали искры; в таком виде она была прекрасна.
Устинья неотлучно находилась при Пугачеве, у ней был свой шатер.
Она не только ненавидела, но даже презирала самозванца, который так безжалостно разбил ее молодую жизнь, похитил счастье.
Она несколько раз порывалась бежать, но, к несчастью, ее догоняли; Пугачев безжалостно хлестал свою жену, «благоверную царицу Устинью Петровну», нагайкой.
Устинья все больше и больше его ненавидела.
У ней как-то родилась мысль убить Пугачева, чем избавит себя от постылого мужа, а русскую землю от страшного возмутителя.
«Убью сонного; задушу его своими ласками… Силы у меня хватит, вопьюсь руками в шею и задушу. За всех отомщу ему, злодею, отомщу за себя, за Васильюшку, отомщу и за всю землю Русскую, за всех убитых и замученных им. Рука у меня не дрогнет… Может, сама погибну, зато Русь от возмутителя избавлю», — таким мечтам часто предавалась красавица.
Устинья стала выжидать удобного случая к выполнению задуманного.
До нее дошел слух, что в стане появилась первая, настоящая жена Пугачева, с двумя детьми, и что она в шатре у самозванца Пугачева.
Устя, в страшном гневе, решилась обличить Пугачева в двоеженстве и, спрятав в кармане нож, пошла в шатер к постылому мужу с твердым намерением отомстить ему, если удастся.
— Уйди, Устинья, а не то… — крикнул Пугачев, глаза у него заблестели недобрым огоньком.
— Убьешь меня, что ли… убей, злодей, я рада буду смерти.
— Пошла, дура, в свой шатер и спи, не то опять плети у меня отведаешь.
— А если так, вот же тебе, убивец, — вне себя от гнева красавица Устя бросилась на Пугачева; в руках ее сверкнул нож.