Золотой век

Дмитриев Дмитрий Савватиевич

— Я заставлю! — грозно крикнул на него Дружинин.

— Эх, батя, батя, не по Божьему ты живешь, на худое сына учишь.

— Молчать, пащенок! Ты должен исполнять мою отцовскую волю.

— Кажись, я и исполнял всегда, жаловаться тебе на меня, батя, нечего. Доселе я тебе послушным сыном был, все твои приказы исполнял нерушимо.

— Исполни и теперь, Филимон, помоги отцу из неволи выбраться, — уже мягким голосом проговорил Дружинин, стараясь уговорить сына относительно покупки лошади.

Филимон не соглашался. Тогда Дружинин стал грозить ему проклятием.

— Страшной клятвой

прокляну, если не купишь коня.

Филимон был богобоязненный парень: угроза проклятия страшно его напугала.

— Батюшка, родной, не кляни. Все по твоему сделаю, только не кляни ты меня.

На другой день Филимон, придя в острог, сказал отцу, что конь и телега приготовлены и стоят на дворе у попа Ивана Ефимова. Дружинин сообщил о плане своего побега Емельке Пугачеву.

План этот был принят, и Дружинин, отдав соответствующие приказания сыну, приказал жене с остальными детьми ехать не в пригород Алат, а в лежавшую вблизи от него татарскую деревню Черши.

— Ну, Пугачев, — говорил он дня через четыре, — я сыну своему приказал, чтобы сегодня приезжал к церкви и нас бы смотрел у попова двора, так попросимся мы теперь у офицера.

— Хорошо, — отвечал Пугачев, и оба арестанта в 8 часов утра, 29-го мая, отправились к караульному офицеру, прапорщику Зыкову.

Арестанты просили отпустить их к священнику Ивану Ефимову, для прошения милостыни, но так как большая часть конвойных была отпущена на работу с арестантами и в остроге оставалось мало солдат, то Зыков отказал в их просьбе и обещал отпустить после, когда колодники возвратятся с работы. Часу в десятом утра Пугачев и Дружинин снова обратились с просьбой, и тогда прапорщик Зыков, назначив к ним конвойных Дениса Рыбакова и пожелавшего сопровождать их солдата Григория Мищенко, приказал им далее объявленного священника с теми колодниками никуда не ходить и через полчаса быть обратно на тюремном дворе. Приказание это не было исполнено, и трое из отпущенных не возвратились, а четвертый пришел в девятом часу вечера совершенно пьяный.

Придя в дом священника Ефимова и поздоровавшись с ним, Дружинин вынул несколько денег из кармана и просил попа послать за вином, пивом и медом, говоря, что желают выпить от тоски. Выпив по две чарки вина и по стакану пива и меду, Пугачев и Дружинин подпаивали больше солдата Рыбакова, как человека, не знавшего о намерении их бежать. Когда Рыбаков совсем опьянел, тогда они попрощались со священником и сказали, что пойдут на тюремный двор.

Проводив гостей до ворот, священник запер их и возвратился домой, а они четверо отправились далее и, отойдя несколько шагов, увидели кибитку с лошадью: которою правил сын Дружинина, Филимон. Чтобы Рыбаков не догадался, Дружинин закричал сыну:

— Эй, ямщик, что возьмешь отвезти в кремль?

— Пять копеек.

— Ну, постой, отвези.

Филимон подъехал, а Пугачев и Дружинин посадили сперва пьяного Рыбакова в телегу, потом сели сами с Григорием Мищенко и, закрыв кибитку рогожей, поехали по большой казанской дороге. Как ни был пьян Рыбаков, но, отъехав верст восемь от Казани он очнулся?

— Что, брат, так долго едем? — спросил он у Пугачева.

— А вот видишь, — говорил Емелька шутя, — кривою дорогою везут.

Отъехав еще с полверсты,

кибитка остановилась не далеко от дворцового села Царицына. Дружинин взял в охапку пьяного Рыбакова, высадил его из кибитки, а сами они, ударив по лошади, поехали по большой дороге. Пьяный Рыбаков добрел до села Царицына и упал близ управительского дома. Здесь он пролежал до тех пор, пока управитель Петр Кондратьев, растолкав его, спросил, какой он команды и как попал в село?

Не понимая, где он находится, Рыбаков отвечал только, что идет в Казань, но не знает дороги и просил дать ему подводу.

Кондратьев подводы ему не дал, а советовал идти пешком по большой дороге.

— Там, — сказал Кондратьев, — за беспрерывно едущими разными людьми тебе легко будет дойти до Казани, — ты к команде явиться можешь.

Рыбаков побрел и в 9 час вечера явился к тюремному караульному офицеру, который лишь на другой день донес о побеге двух арестантов.

Известие, полученное в Петербурге о побеге Пугачева, произвело более сильное впечатление, чем в Казани, и было оценено по достоинству.

Граф Чернышев в ту же ночь сделал необходимые распоряжения, и утром 14-го августа были подписаны им указ оренбургскому губернатору генералу Рейнсдорпу и грамота войску Донскому.

«Как содержащийся в Казанской губернии, — писал Чернышев Рейнсдорпу, — войска Донского казак, раскольник Емельян Пугачев, с часовым, бывшим при нем солдатом, из Казани бежал, то государственная военная коллегия и не оставляет вам, генерал-поручику, рекомендовать с тем, не шатается ли объявленный беглый казак Пугачев и с ним солдат, бывший при нем на часах, в селениях вашей губернии, а особливо Яицкого войска в жилищах».

Рейнсдорпу, точно так же и донской войсковой канцелярии предписано было употребить все меры к отысканию Пугачева по хуторам и станицам, и, если он будет пойман, то заковать в крепкие кандалы и «за особливым конвоем» отправить в Казань.

В войске Донском Пугачева нечего было и искать — там его не было, и генерал Рейнсдорп 18-го сентября донес военной коллегии, что принял должные меры, но пока беглые еще не отысканы.

Рапорт свой Рейнсдорп подписывал в тот самый день, когда Пугачев уже с титулом императора Петра III и окруженный значительной толпой вооруженных яицких казаков, овладел бударинским форпостом и подходил к яицкому городку [3] .

3

«Русск. Вестн.», 1881 г.

Прошло несколько месяцев, и у Пугачева была уже не одна тысяча людей, которые признавали его за императора Петра Федоровича.

Правда, эти люди были ненадежны, они состояли из беглых казаков, из беглых крепостных мужиков, из воров и так далее; но сила Пугачева все росла, — что ни день мятежная шайка его все увеличивалась.

К нему шли со всех сторон, всех принимал Пугачев, никем он не брезговал.

Дружинина он назначил своим генералом; жена Дружинина с малолетними детьми осталась в шайке Пугачева, но старший сын его, Филимон, не решался на это.