Золотой век
Шрифт:
LX
Камердинер Полянского, всегда верный и точный исполнитель воли княжеской, на другой же день после разговора своего с князем Платоном Алексеевичем рано утром поспешно выехал из Москвы в Казанскую вотчину.
Ехал он в дорожном тарантасе с двумя дворовыми, которых велел ему взять с собой князь. Григорий Наумович спешил. Останавливался он только для ночлега. Так достиг он Казанской губернии.
Проезжая по губернии деревнями и селами, старый камердинер заметил между крестьянским людом какое-то
Старик-камердинер разговорился с мужиком Вавилой, в избе которого он остановился на ночлег. Из этого разговора он понял, что как Вавила, так и другие ожидают прихода самозванца Пугачева, которого они признают за «батюшку-царя белого российского, Петра Федоровича». Его-то, государя, питерские «енаралы» с царства сверзили, и он-то, «пресветлый царь», более десяти годов жил за морем, укрываючись от своих недугов; а теперь проявился и с своим воинством идет, забирая города, на Москву златоглавую, где и будет царить.
Услыхав такие слова, Григорий Наумович вспылил на мужика Вавилу.
— За эти твои непотребные слова срубить бы тебе руки, да в город к губернатору на его суд и расправу.
— А что мне теперича губернатор? Плевать я на него хотел. Вот придет батюшка, царь Петр Федорыч, в ту пору всем губернаторам конец; нам мужикам воля и деньги, а барам капут! — задорно проговорил Вавила.
— Ох, мужик, привяжи язык! Не то у тебя его вытянут да вокруг шеи обмотают!
— Не стращай, не робок я!
— Робок не робок, а так не моги говорить!
— Что ж, али на мои слова ты запрет наложишь.
— И наложу! Ах, ты, чурбан стоеросовый! Ты, стало быть, властей не хочешь признавать?
— А что мне власти? Плевать я на них хочу! Батюшка белый царь теперь нас в обиду не даст; было да проехало. Да-кась придет он, свет милостивый.
— Да кого ты ждешь-то, дурья твоя голова?
— Знамо кого — «ампаратора».
— Ах ты, неотес-дубина! Вот вздуют тебе спину, вспорют хорошенько и забудешь про своего «ампаратора», — сердито передразнил старик-камердинер мужика Вавилу.
— А ты чего лаешься-то, чего лаешься-то!.. Ишь ты, старый пес! В гостях у меня, а сам глотку дерет.
— Потому я тебя и ругаю, что ты возмутитель окаянный.
— Не лайся, мол, старый пес, а то тресну!
— Попробуй-ка!
Может быть, между расходившимся Григорием Наумовичем и озлобленным мужиком произошла бы драка, которая могла бы кончиться далеко не в пользу старого камердинера, но подоспевшие двое княжеских дворовых успели их примирить и успокоить.
Все-таки Григорий Наумович не стал ночевать в этой деревне и тронулся далее. И хорошо сделал, потому что другие мужики, по примеру Вавилы, недружелюбно отнеслись к проезжим
Старый камердинер с своими спутниками переночевал в другой деревне. Ему и тут также пришлось убедиться, что общее настроение мужиков было за Емельку Пугачева.
Приход «батюшки-ампаратора» ожидался с большим нетерпением. Григорий Наумович не стал уже разговаривать и спорить с мужиками за Пугачева из опасения, чтобы не навлечь на себя мужицкий гнев, который бывает так страшен.
Старый камердинер спешил в усадьбу, но каково было его удивление, когда он въехав в село Егорьевское, которое находилось близ княжеской усадьбы, увидал, что все это село теперь представляло из себя одно сплошное опустошение и пепелище: страшный пожар истребил несколько десятков крестьянских изб, уцелела только одна каменная церковь и каким-то чудом небольшой домик сельского священника, старца отца Алексея.
Старик-камердинер с бледным испуганным лицом приказал скорее гнать в усадьбу; он предчувствовал что-то недоброе, и это предчувствие было не ошибочно: огромная богатая барская усадьба была так же подвергнута страшному опустошению и так же была наполовину выжжена.
У Григория Наумовича замерло сердце при взгляде на усадьбу, а на глазах невольно выступили слезы: что было, и что стало: огромный княжеский дом-дворец стоял с выбитыми окнами, двери его были настежь растворены, все деревянные постройки, примыкавшие к дому, были выжжены, везде виднелись следы грабежа и опустошения.
Старик-камердинер поспешил в дом и там увидал полный разгром: все было перебито, переломано, уничтожено. Григорий Наумович, дрожа всем телом, поспешил к горнице, в которой томился в заключении молодой офицер Серебряков. Дверь была настежь отворена, а в горнице никого не оказалось.
— Господи! Что же это такое, что же это все значит? Разбойники верно побывали в княжеской усадьбе, похозяйствовали, но как они, проклятые, пробрались сюда? Ворота были крепкие, железные, ограда высокая. Уж не Пугачев ли злодей нагрянул на усадьбу? — как-то беспомощно разводя руками, промолвил Григорий Наумович.
— Наверное так: Пугачев здесь похозяйничал, — промолвил один из приехавших со старым камердинером дворовых.
— Да где же народ, что никого не видно? — спросил у него старый камердинер.
— Ни в селе, ни здесь, ни одной живой души нет, Григорий Наумович.
— Да куда же это народ подевался?
— Кто их знает, может, за Пугачевым ушли.
— Ты, Никашка, кого бы поискал, позвал, что ли…
— Кого искать, кого звать, когда никого не видно. Мишка и то по двору рыскает, разыскивает живую душу.
— Господи! Что же все это значит? Недуманно-негаданно стряслась беда немалая. Как я теперь в Москву поеду, что князю скажу?
— Что же, Григорий Наумович, ни за тобой, ни за нами никакой вины нет; что видим, то и скажем его сиятельству, — рассудил дворовый Никашка.