Золотой запас
Шрифт:
На лике мудрой теософки
Глазищи Леночки Блаватской.
***
Кто нынче читает Парни?
Покажите мне,
Где эти пушкинообразные парни?
Неужели это они
Патрулируют парами
На фестивале?
Я встречал атеистку, которая уверяла,
Что католики — не христиане,
Л вы еще что-то толкуете о Шатобриапе
И слышал об экономисте.
Который об Адаме Смите
Знал из «Евгения Онегина».
О, покажите
Все пути
На Парнас так извилисты и каменисты.
ТОЛСТОЙ И СОЛНЦЕ
— Я походил на солнце! — сказал Толстой
Софье Андреевне в 1910-м году.
Но, походя на солнце рядом с померкшей звездой.
Что он имел в виду?
Он говорил не о том, как на пленку снимать
его был должен Дранков,
то есть на солнце или в тепи,—
Он ноходил на солнце, которое через сумбур облаков
Озаряет как зимние, так и летние и осенне-весенние
дни!
ПРАВЕДНИКИ
Был ли Франсуа Вийон церковным вором?
Утверждаю: это оговор!
Оговор за оговором:
Что ни автор — пьяница и вор,
И бродяга! Тяга к злому, к взлому.
Авантюры, темные дела.
Ни единому не верю слову,
Сказанному даже не со зла.
А затем, что хмуро, невезуче
Те, чья жизнь проходит как во мгле,
Любят думать: мы-то с вами лучше
Самых лучших на земле!
И, бледнея от блаженных страхов,
Сладкую испытывая дрожь,
Видите, бежит к Толстому Страхов -
Возгласить о Достоевском ложь.
Я эти иллюзии разрушу!
Выйду крикну, книгою тряся:
— Этот Гёте продал черту душу
Потому, что с Фаустом знался!
Но в своем всеведенье упрямом
Крикнут праведники:
— Это так!
Это верно! И об этом самом
Мы тебе и говорим, простак!
***
Овидий
В Рим писал в тоске:
Творя на гетском языке,
Я сделался понятен им.
Наивным гетам!
Древний Рим
Пал. И давно не стало гетов.
Забыто множество поэтов.
Но не забыт Овидий, ныне
Звуча не только по-латыни,
А всюду, близко и далече!
По-видимому, Овидий
Не только гетское наречье
Усвоил!
***
О, литература Осьмнадцатого столетья.
Будто оиа существует без меня — что за вздор,
Разве не я с рыбацкою сетью
Помигал Ломоносову близ Холмогор?
Л литература Будущего столетья —
И она, как мне кажется, немыслима без меня!
Но еще существует нечто третье:
Литература Вчерашнего дня!
КУПАНЬЕ В СЛАВЕ
Я видел: Пушкина тащили к борту,
Озорничая,
Ловчились сбросить с парохода к черту,
Крича, что им нужнее сапоги,
Мол, о любви нам сладостно не лги.
Пора сменить стихи такого сорта,
Как лирика, на колбу и реторту,—
Нужны взамен Пегаса битюги.
Столкнули!
Выл я при такой расправе.
Так жертвоприношения обряд,
Уже бескровного, они творят
И этим, видимо, себя бодрят:
Я видел, как глаза у них горят!
Зовется все это — купанье в славе.
О, МАЯКОВСКИЙ!
О, Маяковский,
Хорошо, что ты наиграл «Левый марш.
Шарж
На благоустроенную планету!
ЦИЛИНДР ЕСЕНИНА
Цилиндр Есенина
Напоминал ему,
Есенину, о пушкинской эпохе,
Тот, в революционной суматохе,
Цилиндр, не нужный больше никому,—
Наркоминделу разве одному! —
Тот щегольской цилиндр в чертополохе
Страны, чьи ископаемые сохи
Сменялись техникой...
И пото му
Цилиндр Есенина напомнил мне
Цилиндры паровозные, чьи дышла
Одышливы. и о младом коне.
Наперегонки скачущем. Что вышло
Из этого — о том по временам
Цилиндр Есенина
Напоминает нам.
ДУХ РАЗИНА
О Разине
Кто знал всех больше?
Чтоб дух мятежника воскрес.
На Разина смотрел всех дольше
Василий Каменский с небес.
Василий Каменский, который
Танго с коровами плясал
И на спортивные моторы
Все сбережения бросал.
Василий Каменский всех лучше
О Разине пел оттого.
Что через грозовые тучи
Смотрел на Волгу с «Блерно»,
С аэроплана своего!
ШОСТАКОВИЧ
При немеркнущей луне
В мире сумрака лесного
Ночь показывала мне Шостаковича больного.
Вспоминавшего свои юные произведенья.
И венчали соловьи эти лунные виденья.
В бранном небе при огне катаклизма мирового
Ночь показывала мне
Шостаковича живого!
ОДИНОКАЯ ПТИЦА
Одинокая нтица
Садится на деревце
И как будто гордится
Своим одиночеством,
Будто именем-отчеством.
Ах ты милая фогель.
У нас был когда-то хирург доктор Фогель!
А она:
«Я не врач, я — грач-птица».
А быть может, не врач ты, не Грач ты, а Гоголь,
Порешивший в своем пьедестале, как в мраморе вод,
отразиться, мой ангел?
А быть может, не черный ты ангел, а белый ты