Золотые эполеты, пули из свинца

Зверев Сергей Иванович

Алексей Алексеевич вздохнул, отхлебнул крепкого красноватого на просвет чая и задумчиво сказал:

– Действительно, к чему? Я предпочитаю доверять людям. Да, нам с Алексеем Максимовичем он тоже представился поручиком 5-го конно-егерского полка Анатолием Щербининым. И упомянул, что у него есть сводный брат Владимир, пропавший недавно без вести.

– Вот как? – чуть удивленно сказал Голицын. – Получается, что в одном полку служили два брата Щербининых и с обоими стряслось несчастье: один был тяжело ранен и угодил в австрийский плен, другой и вовсе без вести пропал… Впрочем, чего на войне не бывает. Ох, не позавидую я отцу этих сводных братьев!..

– Дело в том, господа, что этот офицер поведал

нам с Калединым о загадочных и весьма настораживающих меня вещах, – сказал Брусилов. – В плену Щербинин назвался прапорщиком запаса, закончившим Императорское Училище правоведения, хоть он – кадровый офицер. И скрыл знание немецкого языка.

Поручик Голицын понимающе кивнул: ясное дело, к человеку, который совсем недавно надел военную форму, а до того был насквозь штатским юристом, отношение не такое бдительное. Проще говоря, стеречь его будут не слишком строго, тем более если он немецкого не знает.

– Лагерь, куда угодил Щербинин, был в Лемберге, – продолжал генерал. – Условия оказались более чем сносные: вы наверняка осведомлены о том, что плен у австрийцев куда гуманнее, чем у германцев или турок. Под «честное слово офицера» пленным даже давали иногда что-то вроде увольнительной в город. На час, на два. Впрочем, ничего удивительного: мы с пленными австрийскими офицерами поступаем точно так же. Так вот, на одной из таких нечастых прогулок по городу Щербинин совершенно случайно столкнулся с немцем, полковником медицинской службы Рудольфом Хейзингером, которого знал еще до войны. Откуда знал? По словам Щербинина, он серьезно увлекался современной биологией, особенно идеями Ильи Мечникова, подумывал даже о том, чтобы выйти в отставку и посвятить себя медицинской микробиологии. В 1912 году Щербинин записался в вольнослушатели Берлинской Императорской Военно-медицинской академии, а упомянутый Хейзингер был в то время ее профессором. Словом, Щербинин учился у него. Посещал лекции Хейзингера, его семинары, участвовал в клинических исследованиях. На взгляд Щербинина, Хейзингер – исключительно эрудированный и сильный ученый, причем не только теоретик, но и практик.

– Так что, этот немецкий профессор не признал при встрече своего ученика? – перебив Брусилова, поинтересовался Сергей.

– С такими шрамами? – покачал головой генерал. – Нет, не признал. А сам Щербинин не торопился представляться своему бывшему профессору, и вот почему: у него есть основания подозревать, что Хейзингер – опасный негодяй, который может принести нам колоссальный вред. Щербинин был осенью прошлого года на Западном фронте, в Восточной Пруссии. Там начался внезапный падеж наших кавалерийских лошадей. Эпидемия сапа. А командование фронта знало о довоенных научных интересах и увлечениях Щербинина, ему дали ознакомиться с некоторыми материалами контрразведывательного отдела Генштаба. Эпидемия началась внезапно, и ее начало как раз совпало с появлением в прифронтовой полосе загадочного санитарного отряда под командованием… Кого бы вы думали?

Алексей Алексеевич сделал многозначительную паузу. Была у Брусилова такая невинная слабость: любил он театральные эффекты.

Отчего бы не подыграть?

– Неужели того самого профессора из Берлина? – чуть преувеличенно удивленным тоном осведомился Гумилев.

– Вот именно! И Щербинин предположил, что эпидемия – его рук дело!

– А доказательства? – подал голос Голицын.

– Прямых нет, но имеется масса косвенных. И мы же не в суде! – воскликнул генерал. – Мне тоже не хочется верить в этакую подлость, однако… Словом, Щербинин повел себя умно: он скрытно проследил за Хейзингером. Германец направился к Лембергскому вокзалу, а там по запасным путям пробрался к командно-штабному австрийскому бронепоезду. Замечу, что этот бронепоезд – наша с Алексеем Максимовичем непроходящая

головная боль. Как утверждают наши воздушные разведчики, бронепоезд примерно с той поры, как Щербинин наткнулся на Хейзингера, постоянно и совершенно несистемно курсирует в прифронтовой полосе. Болтается, прости господи, как дерьмо в проруби. И что бы это все значило? Щербинин предположил, что дело здесь нечисто, что против нас замышляется биологическая диверсия. Да, как в Восточной Пруссии, а возможно, и более масштабная. Он решил бежать, не считаясь с опасностью перейти через линию фронта и поставить в известность командование. То есть меня с Калединым.

– Надеюсь, из той «увольнительной» Щербинин вернулся? – спросил Сергей. – Негоже русскому офицеру нарушать слово, даже если оно дано неприятелю.

– Вернулся, – кивнул Брусилов. – Не захотел нарушать законов чести и подводить своих товарищей по плену. Затем двое суток выжидал подходящего момента. В детали своего побега он меня посвящать не стал, сказал лишь, что это было не особенно сложно.

«Скромный, однако, – подумал Голицын. – Убежать из лагеря – в самом деле не такая уж проблема, но вот добраться до линии фронта и перейти через нее…»

– Словом, господа, не исключено, что в лице Рудольфа Хейзингера мы столкнулись с хладнокровным, безжалостным негодяем, а то, что он еще и незаурядный ученый, делает его вдесятеро опаснее, – невесело сказал командующий фронтом. – Кто знает, какие у него черные замыслы? Или, если поставить вопрос более грамотно: каким образом мы можем это узнать? Хотя, скажу по совести, мне не очень верится, что австрийцы пойдут на такое вопиющее нарушение законов цивилизованного ведения войны. Не дикари же они, в самом деле! Не людского суда, так хоть Господа должны побояться!

Алексей Алексеевич набожно перекрестился.

– Ваше высокопревосходительство! – мягко произнес поручик Голицын, тем не менее обращаясь к Брусилову официально. – Вы, я вижу, сомневаетесь, что наши враги способны на столь подлый трюк. Напрасно. Не сомневайтесь: так оно и есть.

– Я полностью согласен с князем Сергеем, – решительно произнес Николай Гумилев. – Ладно еще австрийцы, у тех какая-никакая совесть осталась. Но тевтоны… Со времен князя Александра Невского они извечный, неисправимый и заклятый враг славянства вообще и русского народа в частности. Да они же к нам относятся как к варварам, людям второго сорта! Господин генерал, по моему скромному мнению, ситуацию с немецким полковником и шныряющим туда-сюда бронепоездом необходимо прояснить. Пока не поздно.

– Оно бы замечательно, – уныло ответил Алексей Алексеевич. – Только как?

– А я, пожалуй, знаю, как захватить бронепоезд вместе с полковником, – задумчиво сказал Голицын. – Если, конечно, этот Хейзингер еще там. И прошу вас, ваше высокопревосходительство, поручить мне эту задачу.

– Со своей стороны почту за честь помочь поручику Голицыну в этом предприятии, рад буду послужить под его командованием, – тут же добавил Гумилев.

Командующий посмотрел на двоих офицеров с изумлением:

– Да одну линию фронта чего стоит перейти! – воскликнул он. – Окопы, колючая проволока, минные поля… Вражеские секреты, наконец! А затем еще добраться до бронепоезда, разведать… Это же невыполнимо!

– Не только добраться и разведать, – невозмутимо добавил Сергей. – Я берусь захватить бронированную дуру вместе со всем содержимым.

Брусилов только головой покачал:

– Знаете, милейший поручик, как характеризовал вас мой хороший приятель, генерал Николай Николаевич Юденич? Он сказал, что вы умны, фантастически везучи и что ваша безоглядная отвага граничит с безрассудством! Что вы человек незаурядный, но с авантюристической жилкой и склонный к поступкам самым неожиданным. М-да… Истинный гусар, ничего не скажешь.