Золотые росы
Шрифт:
– Вот... шел, нарвал по дороге. Трудно, что ли?
– смущенно пробормотал он, бросив быстрый взгляд на Зинку.
– Бери. Кошачьи лапки - бессмертники, не повянут, - улыбнулась Зинка.
Павлик тоже принес подарок - черного, точно лакированного жука в коробочке. Все что-нибудь дарили Але на память, и только Ленька, обводя всех по очереди глазами, обиженно сказал:
– Не могли предупредить! Я бы тоже... хоть жука какого-нибудь... Вдруг, не договорив, он бросился в дом и тотчас вернулся, держа на ладони половинку резинки,
– На вот!
– сказал он, протягивая ее Але.
– Настоящая, резиновая... и для большей убедительности попробовал на зуб.
На Громике лихо подкатил дед Сашка, и через минуту Аля сидела уже на телеге и смотрела на нас грустными глазами.
– На следующий год приезжай обязательно, - сказала я.
Аля кивнула.
Я боялась, как бы тетя Люся не стала на прощание меня воспитывать, но она молча клюнула нас с Ленькой в щеку и тоже полезла на телегу. Отец примостился на решетчатом ящике, из которого выглядывали краснобокие яблоки.
– Гостинцы, что ли?
– кивнув на ящик, спросила любопытная тетка Поля.
– Гостинцы, да не тебе, - отрезал дед Сашка, сердито дергая вожжами.
Телега тронулась, и мы пошли рядом. Выйдя за околицу, остановились и долго махали руками. Вот уже не видно Алиного лица и лошадь кажется совсем маленькой, игрушечной. Поднявшись на пригорок, она маячит темным силуэтом и вдруг сразу исчезает, как бы нырнув в розовую речку вечернего заката...
Весь следующий день мы с нетерпением поглядывали на дорогу: не едут ли из города отец с дедом Сашкой? Они приехали поздно вечером и, остановившись возле правления, стали сгружать тот же решетчатый ящик.
– Яблоки назад привезли!
– удивленно воскликнула Зинка.
– Нет, это не яблоки, - всмотревшись внимательней, сказала я.
Мы пристали с расспросами к Вере Петровне, которая была в городе на конференции и приехала вместе с отцом и дедом Сашкой домой.
– Это пока секрет, - сказала она с улыбкой.
Узнать что-либо у отца тоже не удалось. Наскоро поужинав, он снова отправился в правление, и мама тоже пошла с ним. Потом мы увидели, как туда прямо с фермы прошла тетя Маша, а за нею Устенька с Верой Петровной.
– Совещание у них там, что ли?
– сказала я.
Сгорая от любопытства, мы топтали косые квадраты света, падавшего из окон, пытаясь хоть что-нибудь разузнать.
– А если залезть и... взглянуть?
– предложил Ленька.
В это время отворилась дверь, и мы, как горох, посыпались за угол. На крыльцо вышел отец, а за ним тетя Маша с большим белым листом в руках.
– Как бы дождя не было, Егорыч, - обеспокоенно проговорила она.
– Не будет, - попыхивая папиросой, сказал отец, и они начали прилаживать лист на доску, врытую в землю. Потом мама принесла длинную полоску бумаги и, помахивая ею, сказала:
– Краска еще не совсем высохла...
Бумагу кнопками прикрепили вверху, и она, белея в темноте, разжигала наше нетерпение.
Вот
– Клеем пахнет, - потянул носом Ленька.
– Тут фотографии, - пощупав лист рукой, сообщила Зинка.
– Ну хоть бы кусочек луны!
– сказала я с досадой.
Мы оглянулись, и сразу как-то стала заметнее обступившая нас ночная темнота.
– Пойдем, что ли?
– поеживаясь, сказал Павлик, которому дальше всех было добираться домой.
Утром я поднялась чуть свет и, стараясь, чтобы не скрипнула ни одна половица, выскользнула на крыльцо. Ни тетка Поля, ни бабушка еще не встали доить коров. Только Рыска сладко позевывала на заборе.
Я потянулась и, стряхнув остатки сна, направилась за калитку.
Позади скрипнула дверь. Я обернулась и увидела Леньку. Совсем еще сонный, он натягивал на ходу рубашку.
– Сестра называется!
– сердито буркнул он.
Я виновато молчала. Ленька, шагая рядом, обиженно сопел. Я думала, что мы явимся первыми, но, к моему удивлению, ребята уже стояли возле доски, на которой были наклеены фотографии колхозников, а вверху крупными буквами написано: "Лучшие люди колхоза".
Я с восторгом смотрела на улыбчивое лицо тети Маши, на моего отца с прямым и ясным взглядом, на задумчивого Алексея Ивановича... И вдруг сердце у меня замерло. Внизу, справа, я увидела очень знакомое изображение: растрепанная девчонка, сидя на возу, держит в руках вожжи и смотрит на меня удивленными глазами. Я в недоумении перевела взгляд на надпись вверху, потом снова на девчонку. Конечно же это я! Я осторожно скосила глаза, чтобы узнать, видят ребята или нет.
– Здорово получилась!
– послышался вдруг позади меня Зинкин голос.
– Прямо как живая!
– подтвердил Федя.
– Только... причесаться бы... а то вон какая лохматая...
– смущенно пробормотала я, стараясь скрыть распиравшую меня гордость.
– Выдумала!
– возмутилась почему-то Зинка.
– Может, еще скажешь, что бантик надо было прицепить?!
– А хотя бы и бантик!
– назло ей сказала я.
Ленька захихикал, а Зинка удивленно вытаращила на меня глаза и вдруг, схватившись за живот и давясь от смеха, проговорила:
– Нет... вы только представьте себе эту... корову с бантом...
– Это... это кто же корова?
– угрожающе спросила я.
– Не видишь, что ли?
– сказала Зинка, кивнув в левый угол доски. Я взглянула туда и увидела на фотографии Зинку, снятую во весь рост на ферме, рядом с Бурушкой. Вид у обеих был гордый и важный.
– Как здорово на свою мать похожа!
– воскликнула я.
– Я или Бурушка?
– с серьезным видом осведомилась Зинка.
– Бурушка...
– Красавица! Скоро на выставку пойдет!
– восторженно сказала Зинка.