Золотые земли. Птицы Великого леса
Шрифт:
Его оставили в рубахе и лёгких портах, без сапог, но в самом начале ошеломлённый от слепящего света и боли Вячко даже не почувствовал холода.
Рядом с соломенным тюфяком лежали мешок с едой и бурдюк с водой. Вячко не боялся яда, но всё равно не притронулся к пище. Он не чувствовал голода, только усталость и тошноту. Не будучи в силах подняться на ноги, он дополз до тюфяка, осушил бурдюк до последней капли и тут же провалился в беспамятство.
Он проснулся всё так же ночью, дрожа от холода. Кто бы ни бросил его в поруб, позаботившись о пропитании,
Вячко стучал зубами, скрутившись калачиком у стены. Он забрался под соломенный тюфяк, но лежать на холодной земле оказалось вовсе невыносимо, тогда он зубами и руками разорвал влажную смердящую ткань тюфяка и вытащил наружу мокрое гниющее сено, сел на горсть, обложил себя слипшимися пучками. Нужно было двигаться, чтобы согреться, но Вячко знал, что ему не хватило бы сил даже подняться на ноги.
Он подтянул ближе мешок и нащупал внутри лепёшку, отломил кусок и засунул в рот, пососал. Заставить себя есть он по-прежнему не мог.
Мешок стоило постелить поверх сена.
Вячко так и сделал, и когда сиденье его было готово, он снова обложил себя сеном.
Почему он не кричал? Почему не звал на помощь?
За всё время, что Вячко просидел в порубе, он ни разу не попытался докричаться до кого-нибудь, а когда решил попробовать, голос вдруг его подвёл.
Долго и тихо Вячко в отчаянии хрипел, пока не выбился из сил.
Ветер донёс до него запах дыма, но разум уже был затуманен, он не понял, что это могло означать близость костра и людей. Вячко откинул голову назад, уткнувшись затылком в стену, и вздрогнул от резкого вскрика. В степи что-то завыло, зарычало, и скоро снова затихло.
Небо было чистым, чёрным, усыпанным звёздами, точно кафтан жемчугом. Вячко никогда прежде не замечал, как ярко они светили, хотя не раз оставался ночевать под открытым небом.
Вячко смотрел на звёзды, задрав голову, и мысли становились вязкими, как кисель, текли всё медленнее и покрывались льдом, как Вышня и Звеня с наступлением зимы. Увидит ли он снова когда-нибудь их берега? Увидит ли Златоборск? Вячко всегда любил возвращаться домой, даже теперь, когда его никто там не ждал…
Могла ли Добрава оказаться среди звёзд? Души правоверных уходят на небо к Создателю, так говорили Пресветлые Братья.
Сверху мелькнула тень, но он не придал тому никакого значения.
А потом сверху слетела огромная птица. Вячко не успел увернуться, медленный и бессильный, он тихо закричал, сжал кулаки, прикрыв голову, и птица рухнула на него, погребая под собой, точно ком снега. Он вырвался, оттолкнул её ногами, пнул несколько раз пятками и вдруг понял, что перед ним лежало тяжёлое шерстяное одеяло.
Сверху раздался смех, он слился со звоном бубенцов и скоро затих.
Княжич вскинул голову, пытаясь увидеть, кто это был, но над ним чернело чистое звёздное небо.
Весёлый девичий смех зазвучал уже где-то в стороне, и Вячко подумалось, что то могли бы быть духи степи, пусть и вряд ли бы они принесли ему одеяло. Он закутался, снова прислонившись спиной к стене поруба, и постепенно стал
– Спасибо, – шепнул он в никуда.
Добрава смеялась похоже: задиристо, звонко. Была ли она теперь среди звёзд?
Его разбудила чужая ругань. Два голоса – женский и мужской – кричали так отчаянно и горячо, что Вячко вдруг пожелал узнать их некрасивый резкий язык, чтобы понять, о чём шёл спор.
Женщина говорила громко и яростно, с ней не сравнилась бы ни одна торговка на златоборской ярмарке. Голос срывался то на рычание, то на шипение, и казалось, что в груди у неё прятались или скрутившиеся в клубок змеи, или стая диких собак.
Некоторое время Вячко растерянно слушал чужую ругань, пока наконец не спохватился, что незнакомцы могли пройти мимо, а он так бы и остался в яме. Сквозь кашель прорвался больной хрип:
– Эй! Эй, там! Помогите мне! Люди! Я здесь, здесь!
Слава Создателю, к нему вернулся голос.
Из-за края поруба выглянули две головы: на него смотрели бородатый пожилой мужчина и миловидная девушка. Вячко от удивления раскрыл рот. Злобной крикливой бабой оказалась совсем юная девушка с длинными чёрными косами. С головы её, покрытой шапкой с острым мысом, свисал шёлковый красный платок. Девушка сощурила тёмные раскосые глаза, внимательно оглядев княжича, и исчезла в проёме.
И снова её голос прозвучал грубо и дерзко.
Вниз сбросили верёвочную лестницу.
Вячко неуверенно посмотрел наверх. Мужик помахал ему рукой и сказал что-то на своём языке, явно поторапливая.
– Покопошишь, – прозвучал надменный девичий голос, но хозяйка его больше не показывалась.
Вячко в нерешительности замер, взявшись рукой за нижнюю перекладину, и с опозданием понял, что последнее слово незнакомка сказала по-ратиславски, пусть и неверно.
– Ты говоришь по-ратиславски?
– Да, хорошьё, – со смешным говором ответила девушка, оставаясь вне поля зрения. – Давай! Лэзь!
Княжич ухватился за следующую перекладину и подтянулся. Избитое, покалеченное тело заныло, и Вячко чуть не сорвался. Он засипел, скрипя зубами, и резко подпрыгнул, поставив ногу на нижнюю ступеньку. Дальше взбираться стало легче, пусть каждое движение и отдавалось пронзительной болью.
Наверху дул пронизывающий ветер. Стоило Вячко высунуть голову наружу, как в лицо ему полетел колючий снег, растрепало длинные кудри. Бородач схватил его за шкирку, точно кутёнка, вытащил. Тут же ему на шею набросили верёвку. Он не успел толком ничего понять, как за верёвку потянули, и Вячко упал на колени.
– Тэбе нужэн лэкарь, – сказала девушка.
Длинные загнутые мысы её сапог выглядывали из-под просторного одеяния. Вячко поднял голову, разглядывая незнакомку. Она забрала второй конец верёвки из рук мужчины и теперь держала Вячко как собаку, на поводке.