Зона бессмертного режима
Шрифт:
И началось великое переселение блатных народов. Оно особо не затянулось, потому как суперлайнер он и есть суперлайнер, на коем каждому путешественнику положен свой отдельный скафандр. А пока происходила сия миграция, потихонечку оклемался Парсукал – томным голосом застонал, разлепил глаза и принялся содрогаться в рвотных спазмах, пока не иссяк.
– Ну что, земеля, полегчало? – ласковенько так спросил Шамаш, вытряхнул страдальца из его робы и принялся вытирать ею обильные и зловонные следы. – Э, брат, да у тебя губа-то не дура. Ну что, пойдешь ко мне вторым пилотом? Если нет, то блевать вначале будешь желчью, потом кровью. Затем – срать костями. Ну как, пойдешь? Что, с радостью? Вот и паинька, молодец, хороший мальчик. А ну давай шмелем на место,
Наконец свершилось, великий блатной исход вступил в свой эндшпиль. Все – уркаганы, блатари, нормальные мужики и правильные придурки с бабами и короедами – собрались на стадионе. Впрочем, не они одни. На трибунах стадиона против огромной эстрады сладчайше почивали путешествующие массы – вповалку, дружно и в полном объеме. Парсукал со товарищи точно рассчитали момент – отказаться поглазеть на солирующую поп-мадонну, судя по всему, не захотел никто.
– Ну, фарт. Ну, мазево, – радовались пришедшие, оглядывались на спящих, цокали языками и восторженно повторяли: – Ну, бля, лафа.
Глаза их посматривали на перстни и браслеты, на щерящиеся рты, отливающие драгметаллами, на лакомые бедра почивающей поп-звезды. – Ща, милая, тебе будет поп-концерт. У нас небось вхолостую не залежишься…
Настроение в народе было самым положительным, при виде Ана, взбирающегося на эстраду, все сразу замолчали, вытянулись, забыли про гоп-стоп и закивали с уважением и с умилением во взорах.
– А ну, сука, бля, закройте-ка пасть. Утес вещать будет. Давай, утес, вещай.
– Значит, так, братва, слухай сюда. – Ан был деловит, сосредоточен и краток. – Разбредайтесь по хатам, занимайте плацкарты, грейте шконки. С понтом не базлать, пакши не распускать, инженерию не мацать, потерпевших не шмонать. Чтобы никакого там хипеша в натуре – нам с Шамашем думу думать надо. Все, я сказал. Организационный сходняк назначаю на завтра.
О настоящем положении вещей он решил не говорить. Зачем? Блажен духом тот, кто пребывает в неведении.
И пошел себе народ арестантский по каютам и по мастям. Уркаганы в первый класс, мужики – во второй, остальные куда придется. Тихо, мирно, без суеты и беспредела, каждый сверчок знал свой шесток. Тюрьма – она учитель закона.
Ан дождался, пока толпа рассеется, алчно взглянул на формы поп-звезды и с безразличным видом, но внутренне облизываясь, направил свои стопы к ЦП звездолета. Сейчас все зависело от Шамаша, от его ловкости, глазомера, удачливости и сноровки. Если что не так, так все сразу на молекулы распадется, даже лагерной пыли не останется.
– Ну что, брат рулила, как дела? – Ан вошел, прищурил глаз, мягко опустился в кресло. – Сдвиги есть?
– Ага, по фазе, – подмигнул Шамаш. – Все накрылось женским органом. Хорошо еще, автопилот пашет, более или менее. Ну что, блин, дятел, долго тебя еще ждать? – свирепо глянул он в сторону Парсукала. – А, уже? Ну, давай тогда глянем, и боже тебя упаси, если ты где-то облажался. – Он вывел на экран кривую курса, взял пару дюжин контрольных точек, проверил с тщанием их координаты. – Гм, ладно, жить будешь. Все, утес, взлетаем шмелем. Хватит по щекам мудями хлопать. Эй, вруби-ка матюгальник, – скомандовал он. Парсукал включил, и Шамаш по внутренней громкой связи грозно приказал: – Братва, шухер. Вокзал отходит. Всем сидеть на жопе ровно.
Сам он тоже уселся в кресло, глянул на экран, пробежался пальцами по клавишам и кнопкам и чутко взялся за рогатый штурвал. Засветились индикаторы, ревом преисполнилась вся вселенная, звездолет вздрогнул, завибрировал, оторвался от тверди и исполинским утюгом устремился в пространство. Нибиру на экранах сделалась сперва с колесо, затем как арбуз, потом как мандарин и, наконец исчезла, испарилась, затерялась среди звезд. Да и хер-то
– Сипец, полдела сбацано, – усмехнулся Шамаш, активировал автопилот и бендаргийским гигром взглянул на Парсукала. – Ну что, блин, сука, замер. Бди. – И повернулся к Ану: – По всей железке, утес. Часа через четыре, если не будет форшмака [69] , подтянемся на место. Ну а уж там… Бог не фраер, дьявол не пидор….
69
Здесь – облома.
Неизвестно, как в плане бога и в плане дьявола, а вот глаз у Шамаша был алмаз – через четыре часа они достигли Канала. Что это такое на самом деле, никто ничего не знал, известно было только, что давным-давно жили в обитаемой вселенной кочевники – Ассуры. Главным смыслом жизни их было странствование по Мирам, для чего они проложили повсюду особые дороги – Каналы. Пространство внутри них было скручено, трансформировано, законы времени изменены, что позволяло быстро и без хлопот переноситься из галактики в галактику. Но это их создателям, Ассурам. А вот тем, кто пришел позже, на все готовое, пришлось помучиться изрядно. Наконец, ценою разочарований и жертв был найден некий алгоритм, разработана программа Перехода, а чтобы кто ни попадя в Каналы не совался, входы в них, Ворота, заблокированы. Мусором, ледяными глыбами, пылью и астероидами. Да мало ли всякой дряни в обитаемом космосе. И чтобы ориентироваться в этой каше, была написана программа зэт, являющаяся малой частью алгоритма Перехода. Без нее к Воротам лезли лишь космические бараны. И быстро получали по рогам. Однако же Шамаш, хоть тупоголовым и не был, все же полез.
– А ну давай-ка двигай на пушку, – приказал он Парсукалу. – И смотри, сучий потрох, у меня. Чтобы шмалял не хуже, чем тогда, у Примы Ригеля. А то будет всем нам тут Двойная Кассиопея.
– Въехал, не дурак. – Парсукал кивнул, хмыкнул совсем по-человечьи и водрузил на голову канонирский шлем. – Шесть [70] , готовность ноль.
С закрытой, зеркально отсвечивающей рожей он выглядел куда как лучше.
– Поехали, – выдохнул Шамаш, мельком посмотрел на Ана и взялся за рога штурвала. – Жизнь копейка, судьба индейка.
70
Есть (анун. феня).
И начали на центральном, а затем на боковых экранах появляться тени – несчитанные, угловатые, чудовищных размеров. Появляться их стало все больше и больше, расстояние между ними все уменьшалось.
– Так твою растак, – выругался Шамаш, резко сбавил ход и принялся лавировать громадой звездолета среди не менее громадных многочисленных препон. Мастерски ушел от внушительного, с хорошую скалу, камня, лихо увернулся от вращающегося вокруг своей оси айсберга и, чувствуя, что не расходится с фрагментом астероида, негромко приказал: – Справа, на два часа. Живо.
– Шесть, – встрепенулся Парсукал, задержал дыхание и словно снайпер, между ударами сердца, плавно надавил на спуск.
Где-то еле слышно рявкнула пушка, звездолет чуть ощутимо вздрогнул, и Шамаш непроизвольно сказал:
– Угу.
Без всякого выражения сказал, тихо так, спокойно и деловито, будто на глазах его прихлопнули комара.
Так, с максимальной концентрацией, на пределе сил они тащились с час. На небритых скулах у Шамаша выкатились желваки, у Парсукала из-под шлема по шее тянулся струйкой холодный пот. Законы физики неумолимы – даром что скорость никакая, энергия движения огромна. Если только зазеваешься, маху дашь, лоханешься, не впишешься – то с всеобщим приветом, костей уже не соберешь. И не помогут ни броня, ни ухищрения конструкторов, ни комплекс жизнеобеспечения, ни орбитальные субпланетоиды. На них небось далеко не улетишь. Ну разве что ментам поганым прямо в лапы.