Зона Комфорта

Макаров Михаил

При отборе кандидатов в ДРА действовала непонятная система. Тех, кто писал рапорты, кому хотелось исполнить интернациональный долг, отцы-командиры отвергали без объяснения причин. Причем просились парни, которым легко давалась учеба, физически подготовленные. Перцы!

Я относился к классу середняков. Не рвал ягодицы на английский флаг, но и не шланговал. Ожидал, как пассажир в общем зале, когда объявят прибытие.

В наряде по КПП наблюдал, как к некоторым курсантам приезжали родители с неподъемными сумками выкупа. Бакшиш давали в основном за армян и прибалтов. Их, в отличие от среднеазиатов и азеров, в Афганистан направляли наравне со славянами.

Своим

не совсем законченным высшим образованием я никого удивить не мог. В июле спецнабором пригнали партию грузин – усатых и бесконечно наглых. С верхним абразаванием, да! С одним из них у меня вскоре вышел принципиальный конфликт.

Вернулись мы на обед с учебного центра, располагавшегося в шести километрах от казарм. Очень удобно – шесть кэмэ в один конец, столько же – обратно. По сорокоградусной жаре, преимущественно бегом! Пропылённые, уставшие, голодные, злые как черти чистили сапоги у входа. Сержанты надсадно гавкали, подгоняли.

Я дождался своей очереди, принял щётку, наклонился. И тут кто-то невежливо толкнул меня в спину, отчего я чуть носом асфальт не клюнул. Оглядываюсь, смотрю – стоит один грузин из спецнабора. У них хэбэшки ещё не успели выгореть на солнце.

– Эй, ти, пидар, – говорит он, – дай щётка!

У меня сработала система самонаведения. В таких случаях вступать в разбирательства нельзя, базаром не отмоешься.

Снизу я удачно стукнул его по бороде. Грузин упал и не поднялся. С гортанным ором налетела свора его земляков. Меня смяли, как промокашку. От причинения тяжких телесных повреждений спасло немедленное вмешательство сержантов. Нуржанова, Кинько, замка [12] Джафарова. Старшины-срочника, черт, фамилия его выскочила… Здоровый такой слон, под центнер весом, с Алма-Аты.

12

Замок – заместитель командира взвода (арм. сленг).

Сверкая глазами и отчаянно жестикулируя, под натиском сержантов кодла нерусских медленно подавалась назад, в душный подъезд казармы. У скамейки тряс башкой, очухивался грузин, которого минуту назад я вырубил.

– Ти покойник, сволач! – пообещал он мне, сплёвывая красным.

Обязательство он своё не выполнил, хотя пытался. Я всё время держался на людях, что в условиях учебки было несложно, тем более что абрек этот был из четвёртого взвода, располагавшегося в другом конце казармы. Ночная попытка отмудохать меня им не удалась. При первых смачных ударах ремнями через одеяло дневальный заорал «подъем» и включил свет. Опять понабежали сержанты, отличавшиеся от курсантов загорелыми торсами и неуставными плавками.

Прихвативших меня чёрных прогнали в расположение их взвода. Я отделался несколькими синяками и лёгким испугом. Правда, в целях личной безопасности с разрешения старшины лёг в каптёрке на тюках с бельем.

Дальнейшие подробности локального межнационального столкновения, поучительные, но тягомотные, опущу.

Большую роль в его урегулировании сыграло то, что за два месяца до выпуска меня поставили на должность батарейного каптёрщика. Причем, клянусь бородой пророка, я не приложил никаких специальных усилий типа взяток и угощений, чтобы занять блатное место. Кроме моей стычки с грузинами, немедленно ставшей известной комбату, сыграли роль наличие хорошего почерка, способности к работе с документами

и отсутствие данных за воровские наклонности.

Новая должность дала мне массу преимуществ. Во-первых, я перешел в прямое подчинение к старшине и после утреннего развода направлялся в каптерку, а не строился вместе с взводом «в направлении учебного центра» в предвкушении марш-броска по накаляющейся пустыне. Я стал гораздо лучше питаться и экипироваться. У меня появился изолированный куток, в котором в дневное время я мог часок придавить на массу. Причем, не на неудобных тюках с бельем, а на роскошном тюфяке.

Я оправдал высокое доверие командования и не повторил ошибок предшественников, изгнанных с позором через гарнизонную гауптвахту. Я не решился уносить на станцию Отар комплекты нулевого хэбэ для обмена на анашу, насвай и водку. Не рисковал наводить по ночам во вверенное мне хозпомещение приятелей и устраивать с ними пьянки. Я много работал, держал язык за зубами и борзел сообразно малому сроку службы.

Метаморфоза, происшедшая с врагами-грузинами, меня поразила. Они моментально замирились со мной, признав, что я настоящий мужик. Угощали меня ароматизированным тбилисским «Золотым руном». В компании с ними я нырял в чайную танкового полка без риска быть обобранным шакалами из постоянного состава.

Конечно, наша дружба получилась взаимовыгодной. Отходчивый по природе, я отбирал им в бане белье по размеру, поновее и нерваное, рекомендовал их старшине в качестве художников для обустройства ленинской комнаты.

Из этой истории я вывел два правила. Нацмены конкретно держат мазу за своих, а также ищут дружбы с человеком при должности.

В последние, самые для меня кайфовые месяцы учебки, не прогибаясь, а только впахивая, я показался и комбату Черевиченко. В связи с чем сделался окончательно ненавидимым взводным старлеем Лосевым, окончательно потерявшим надежду сделать из меня личного писаря без освобождения от боевой учебы и хозработ.

После экзаменов, которые в отличие от институтских сдали даже самые бестолковые, подошло распределение в войска. Необычайно активно стали наезжать родители имущей части курсантов. Я полностью положился на волю провидения.

– Понятное дело, – с нескрываемой завистью говорили товарищи по оружию в редкие минуты отдыха, – тебе-то комбат тёплое местечко устроит!

Я отшучивался или отмалчивался, но в душе надеялся на нормальную человеческую благодарность.

Как-то дневальный заорал перед построением на вечернюю поверку^:

– Младший сержант Маштаков, зайти в каптёрку!

Я не сразу врубился, что зовут меня. Это было после приказа о присвоении нашему выпуску званий: немногим отличникам – сержантов, остальным, в зависимости от оценок – младших и ефрейторов. В казарме стало не протолкнуться от сержантов – каких-то опереточных, невзаправдашних.

Захожу в каптёрку, а там комбат со старшиной чай пьют с сушками. Оба потные, в расстёгнутых пэша. Капитан Черевиченко, мосластый брутальный мужик с совершенно неподходящим ему погонялом Червяк, поставил на стол эмалированную кружку.

– Ну что, Маштаков, знаешь, куда тебя командир взвода определил? – белозубо усмехнулся комбат.

Я честно пожал плечами: «Никак нет».

– Команда двести восемьдесят, – Черевиченко открыл портсигар, взял из него сигаретку и стал разминать ее.

Я внимательно смотрел на его ритмично двигавшиеся сильные пальцы с большими суставами. На сыпавшиеся коричневые невесомые табачинки.