Зона Комфорта
Шрифт:
Не веря в произнесенное и в происходящее.
– А-а-а, суки! Не нравится!
Красноармейцы и впрямь бросали на землю винтовки, ремни с подсумками, патронташи. Зло кричали на замешкавшихся. Целый лес из задранных рук в момент вырос. Сколько их тут? Всяко больше сотни!
– Меж двух огней попали, – просёк ситуацию Белов, – полковник их от площади гнал. А тут – мы.
Он разглядел в толпе кого-то и махнул Риммеру:
– Ну-ка, прапорщик, тащите сюда вон того гуся. Во-он в коже.
Риммер по ледокольному мощно врубился в
– Комиссарчик, господин штабс-капитан!
– И к тому же жид! – Белов бросил в угол рта папиросу, прикусил мундштук.
– Я русский! Ру-усский, – истово стукал себя в грудь в кожанке, – Рязанской губернии. Православный!
Я поднёс Белову огня. Он прикурил и, не отводя глаз с трепещущего кожаного человека, коротко кивнул: «Благодарю».
– Какой ты православный с таким шнобелем? – иронично спросил штабс-капитан. – С таким в православные не записывают. Факт.
Тесня сдавшихся к забору, от церковной площади подходили офицеры во главе с ротным Никулиным. Полковник шёл вперевалку, распаренный, как из бани. Сиреневый нос его казался сочнее, чем прежде. В обеих руках он держал по револьверу. Вылитый Саша Македонский после знаменитого побега из «Матросской тишины».
– Ай, славно! Это самое… – Он тщился перевести дух. – Ай, во время вы, батенька Владимир Александрович.
Белов оторвался от папиросы, выпустил клубок дыма:
– Мастерство, как известно, не пропьешь, господин полковник.
Никулин насторожился:
– Как вас. э-э-э. понимать? Позвольте в сторонку-с.
Они отошли. Я выбросил из патронника гильзу и заложил в магазин новую обойму. Когда лязгал затвором, комиссар вздрогнул, дёрнув щеками. Сопатка у него была угреватая.
На южной окраине села спохватился притихший бой. Часто защёлкали выстрелы, глухо и осадисто один за другим ухнули взрывы. Два, три, четыре.
Видя, что командиры, описав петлю, возвращаются, офицеры спешно докуривали.
– Второй и третий взвода за мной! – на ходу распоряжался полковник, набивая патронами откинутый вбок барабан револьвера.
Второй наган был зажат у него под мышкой.
Белов тоже ставил задачи:
– Поручик Наплехович, берите троих, грузите оружие в телегу! Вон стоит, запряжённая! Климов, посадите пленных на мушку! Поручик Цыганский, с вами тоже трое. Профильтруйте сдавшихся! Командиров, вплоть до отделенных, направо! Проверяйте, все ли разоружились. Штабс-капитан Маштаков, допросите комиссара!
Никулин увёл два взвода (неполных, суммарно – штыков тридцать) в сторону близкого боя. Я тупо смотрел им вслед— ссутулившимся, идущим гурьбой. Через считанные минуты часть этих людей будет безвозвратно перебита, часть искалечена.
И
– Пшёл вперед! – переключаясь на выполнение поставленного приказа, рявкнул на комиссара.
Тот послушно потрусил на полусогнутых в указанном направлении.
– Куда вы его? – обернулся взводный.
– За угол. Изолировать от общей массы. Не сомневайтесь, господин капитан, сделаю в лучшем виде.
– Валяйте!
Мы свернули за хату и я, перехватив винтовку в обе руки, сильно толкнул ею комиссара в грудь. Чтобы спиной он как следует впечатался в стену. Сдернул с его переносицы очки, бросил на землю и наступил сапогом. Провернулся на носке, хрустя раздавленными стёклышками.
Пленный растерянно моргал близорукими глазами. Красиво прорисованными, скорбными.
– Православный, гришь? Рязанской губернии рожак? – подступал я, демонстрируя готовность ударить. – А ну, с-сука, документы на бочку!
Это пережитый за время боя страх заставлял меня быковать над безоружным. Компенсировать собственный срам за то, как на карачках ползал я за скирдой, в надежде, что раненный Фетисов попросит сопроводить его в тыл.
Сублимация чистейшей воды. Защитный механизм психики. Этот, как его, Фрейд!
Везде, и в следствии и в розыске, я слыл мастером допроса. Мне удавалось разговорить практически любого человека, убедить, что признается он себе во благо.
Ты нам один раз хорошо, мы тебе – десять! Это полицейское правило, не в бровь бьющее, сформулировал мой любимый писатель Леонид Словин, сыщик с более чем двадцатилетним стажем.
При этом я принципиально сторонился мордобоя и пыток, довольно широко практикуемых в российских правоохранительных органах постсоветской эпохи.
Сейчас в моем распоряжении было короткое время, я играл блиц. Но зато я был свободен от условностей соблюдения законности. Мог не разъяснять статью 51 Конституции. Надо мной не висел отточенный меч ОСБ [41] и надзирающего прокурора – представителей иных цивилизаций.
41
ОСБ – отдел собственной безопасности.
– Вот-вот! П-пожалуйста! – пленный тыкал перед собой встрепанной пачечкой документов.
– Сюда давай! Чё ты как недоенный! – Я резко выхватил ксивы, продолжая утверждаться в образе.
Тёмно-зелёная картонная командирская книжка. Сломанная посередине, с обтерханными углами. бывалая. Некоторые чернильные строчки, выведенные искусной писарской рукой, хватившие в своё время воды, расплылись мутно. Та-ак и чего тут понаписано?
«.политком первого батальона семьдесят восьмого стрелкового полка Мантель Яков Иванович. Член РСДРП(б) с. неразборчиво. 1917. вроде. года.»