Зона Комфорта
Шрифт:
Я тоже доложил. Белов слушал, ухмыляясь одной половиной рта. Не иначе, по поводу существенных изменений в моей экипировке. Однако когда в конце рассказа я вручил взводному изъятые у комиссара деньги, язвительное выражение его лица сменилось помесью удивления с уважением.
– Сколько награ-абил, жидовская морда! – Штабс-капитан взвесил на руке взъерошенную пачугу. – В аккурат всей офицерской на месячное жалованье и на хорошую попойку!
Спрятав деньги в сумку, он крепко потёр подбородок:
– Первый батальон
На окраине села, куда полковник Никулин увёл офицеров, не прекращалась ожесточённая пальба.
Белов то и дело оглядывался в ту сторону, досадливо цокая языком:
– Тц-тц, туда нам надо, друг мой Михаил Николаич! Пока они всей хеврой не навалились! Ан пленными руки связаны! Оставить нельзя, разбегутся!
– Давайте загоним их куда-нибудь да запрём, – предложил я.
– Куда-а? – почти простонал штабс-капитан. – Мы не в городе! По хатам, по баням распихать? Такую прорву народа! К каждой бане по караульному выставить, вот и весь взвод!
– А в церковь если?
Белов глянул на меня с сомнением:
– Негоже из Божьего храма острог устраивать.
– Полноте, господин капитан! – Я воспитан в иное время, на других принципах. – Мы же временно. А потом, только ведь пулемёт с колокольни сбивали.
– Уговорили! – как будто мне всех больше надо, согласился Белов. – Наплехович, ведите пленных на площадь, заприте в церкви! С вами двое! Останетесь в карауле!
И, снизив голос, подманил к себе пулемётчика Климова:
– Валя, головку надо того, в расход! Безотлагательно!
Климов ногтем мизинца ковырнул красный, невызревший прыщ на подбородке, мучительно сморщился.
Прапорщик Риммер подсунулся, предлагая свои услуги:
– Господин штабс-капитан, я тоже не прочь.
Я мысленно мотнул головой. Вот ведь люди! В церковь пленных загнать менжуются, а шлепнуть без суда и следствия десяток живых человек – как высморкаться! Нет, я тут как инопланетянин.
Риммер, Климов и с ними офицеры прикладами погнали за хату красных командиров. Почуявших близкую смерть, потерявших лица. Один, коренастый, простоволосый, присев, увернулся от удара и, проскочив под винтовкой Риммера, сделал шаг в сторону раскуривавшего папироску Белова. Безошибочно угадав в нем старшего.
– Как же. без суда. ваш бродь?! – выкрикнул он неожиданной для своей комплекции фистулой.
Штабс-капитан отвернулся, подкидывая на ладони спичечный коробок.
Прапорщик Риммер выстрелил. Передернул затвор и ещё раз саданул в упор в упавшего на одно колено простоволосого. зажавшего руками бок.
Я не выдержал и пошагал через улицу к скопившейся на углу кучке офицеров. Непритворно морщась от обручем сдавившей череп боли, отмечая машинально, что очень
Винтовочный залп, перевязанный, как бантиком, долгой пулеметной очередью дошёл до меня с трудом, словно через метровую толщу воды.
– Вам дурно, господин штабс-капитан? – Цыганский подхватил меня под локоть. – Вы белый весь!
Нет, мне хорошо. Мне лучше всех. Сбылись мечты идиота. Я – весь белый!
– Голова, поручик, после ранения, это самое, как оно. – Я сделал вращательное движение рукой.
Слабо улыбнулся, чувствуя в губах напряжение и дрожь.
Белов бросил под ноги и энергично раздавил окурок:
– Всё, господа! Последний рывок!
Не оглядываясь, с винтовкой наперевес, голенастый быстро пошёл по улице. За ним заторопились офицеры. Меня догнал запыхавшийся Риммер.
– Крестник-то ваш, господин капитан, – радостно сообщил он, – обделался! Комиссар называется!
Я не отреагировал. Прапорщик снова сделался неприятен. Мы с ним одной крови, но разного резус фактора.
Шли с опаской, ожидая из-за каждого угла пули или ручной гранаты. Навстречу вели друг друга двое раненных корниловцев, наспех перевязанных поверх обмундирования. У одного – нога, он опирался на винтовку, другой поранен в плечо. Сквозь бинты проступили свежие, очень яркие пятна.
– Какой роты? – издали крикнул Белов.
Раненый в плечо тонкий мальчик в погонах старшего унтер-офицера ответил едва слышно:
– Второ-ой…
– Прямо идите! К церкви. Там наши. Сами дойдете? – штабс-капитан замедлил шаг, но не остановился.
– Дойде-ом…
К окраине села усилились едучие запахи гари и сгоревшего пороха.
Здесь в мелко (по пояс) отрытых окопчиках, кое-где развороченных снарядными воронками, сломанными тряпичными куклами попадались трупы. Вот у одного, ткнувшегося ничком, размоталась обмотка, заплатанные на заднице шаровары и вязкая мясная каша вместо затылка. В пулемётном гнезде завалившийся набок станкач без щитка и скрючившийся на дне окопа, на множестве стреляных гильз пулемётчик. Он вдруг простонал и, наполовину засыпанный землей, зашевелился.
Шагавший справа от меня сумрачный блондинистый прапорщик отреагировал моментально. Вскинул приклад к плечу, выстрелил. Ощерился под редкими усишками:
– Тварь!
Его ненависть к красному пулеметчику мне понятна. Такой вот удалец сегодня вдоволь поизгалялся над нами с колокольни!
Мы проходили через сад. Под осадистыми яблонями полно падалицы. Нагнувшись, я подхватил яркое, с полосатым боком яблоко. Оно прохладное, в каплях росы. Я с хрустом откусил много, сразу треть, в надежде перебить застоявшуюся во рту смрадную горечь.